Андрей Ракитин - Миссотельский романс [СИ]

Лив залюбовалась ею. а Анжелика тряхнула платиновыми кудрями, длинные серьги качнулись, разбрасывая синие огни.

— Я уже вдова, — сообщила гордо.

Лив сочувственно ахнула.

— Ну-ну… Ты вообразить не можешь, как это выгодно!

Лив не удивилась. Будучи вдовой, особенно вдовой вентанца, женщина получала такое преимущество, как свобода.

Они были дружны много лет. Когда отец Анжелики участвовал по заданию Орден в Заговоре Кордов, был схвачен вместе с другими и предпочел умереть, чем оставить осужденных, отец Лив принял на себя заботу о его дочери. Анжелика тоже какое-то время провела в Миссотеле, но отличалась красотой настолько потрясающей, что капитул счел неоправданным держать ее взаперти.

— А ты все хорошеешь! — объявила Анжелика, подхватывая Лив под локоть. Ну пошли к тебе, пошли, расскажешь…

Анжелика была для нее находкой, Лив никогда бы не справилась в одиночку со шнуровками, юбками и бантами, и глядела в немом восхищении, как та, прогнав служанку, опытной рукой затягивает ее, завивает и причесывает, пудрит и кладет румяна. а глянув в зеркало, не узнала себя. Анжелика удовлетворенно оглядела дело рук своих, прибавила кружевной шарф.

— Нет! — ахнула Ливия. — Я не могу так! Я смою!

— Дурочка, — вздохнула Анжелика. — Ты сама не понимаешь, какая ты красивая.

Они спускались в залу по винтовой лестнице, покрытой вишневым ковром, прижатым медными прутьями. В латернах над перилами горели огни. Дурманно пахли вставленные в прозрачные вазы орхидеи. На балконе за увитой цветами решеткой играл оркестр: тягучий гул труб, дрожащие тоны скрипок, стеклянный перезвон челесты, гитара… Гости толпились у колонн, сновали с вином и фруктами бесшумные слуги. Лив заметила смотрителя в его белом упланде, со знакомой цепью. На алых мозаиках танцевала девочка. В черных шелках, с розой в прическе, высоко поднимая худые руки. И только изредка брызгало из-под блестящей черноты кипение желтого кружева. Молчали скрипки и трубы, только челеста, только гитара… Не сразу Ливия узнала Микелу. И не сразу узнала в том белолицем черноволосом горце рядом с ней графа Армана, хозяина. Гости хлопали, восторженно вскрикивали. Микела задыхалась и наконец готова была упасть, когда граф подхватил ее за хрупкую талию и поднял вверх. Девочка взлетела над толпой и, вырвав из кудрей свою розу, кинула им. Кто-то из мужчин подхватил подарок и почтительно прижал к губам.

Заиграли менуэт. Побежала вниз Анжелика. Пары тронулись, сплетая руки… Шорох муаров, треск свечей, осыпающиеся цветочные лепестки… У Лив часто забилось сердце. Его не может быть здесь! Рибейра взял ее за руку.

— Идемте танцевать.

— Я… не умею…

Но он повлек ее за собой. Ливия куталась в шарф, дрожа от ночного сквозняка и смущения. Казалась себе смешной и неловкой, старомодно одетой. И не понимала, как он будет танцевать — не видя… Они спустились в зал, когда менуэт уже кончился, и музыканты настраивали инструменты. Лив вдруг увидела, что женщины глядят на Руиса с восхищением, а он шел высокий, стройный, с властно поднятой головой, ведя Лив под руку… если бы не повязка… Он улыбнулся жесткими губами и притянул Лив к себе, сжимая ее ладошку в тонкой перчатке уверенной рукой. Музыка отыграла первые такты, и он, дождавшись, вступил в ее ритм. Танцующие раздвигались перед ними, глядя растерянно, но Лив уже не было дела до них, его руки держали и вели, и теперь уже она была незряча и повиновалась ему, а скрипка все тянула теплую нежную ноту… Танец был бесконечен. Ноги подгибались и сладко кружилась голова. Лив даже не поняла, что музыка замолчала, и он, мягко поддерживая, ведет ее к колонне. И не знала, что никто не танцевал, а все глядели на них.

Слуга притянул поднос. Лив проглотила вино залпом и закашлялась, смущенно поднося ко рту платок.

Они танцевали, бродили в саду, прыгали через костры, и не заметили, что ночь поворачивает к рассвету. Потом Родриго позвали. Он вежливо извинился перед Лив и ушел. За ним, поцеловав ей руку, ушел граф Арман.

Ливия побежала к себе. Совсем пьяная от вина и жары, с кружащейся головой. Локоны развились, щеки горели, шарф и подол платья летели за ней. Она едва не сбила кого-то по дороге и на ходу извинившись и смеясь, ворвалась в покой. Остановилась перед зеркалом, пытаясь сглотнуть.

— Ливия Харт, ты пропала!

Они стояли на щите маяка, и за их плечами разливалось праздничное сияние. Восходило солнце. Прозрачным огнем просвечивал снег Миссоты, а море становилось похожим на раскаленный золотой лист. Лучи корабельных мачт упирались в небо. Дотлевал огоньками лампионов сонный парк, осыпались с цветочных гирлянд лепестки. Родриго обнимал Лив за плечи, она прижималась к нему, ежась от предутреннего холодка. Над гребнями замковых крыш с ленивым скрипом вращались флюгера. Замок спал. Лив устало вздохнула, прислоняя ладошкой рот. Ей хотелось потереть обожженную ногу. И совсем закрывались глаза. Она беспомощно хлопала ими, стараясь проснуться.

— Милая моя девочка… — сказал он с тихой нежностью. — Сейчас вы пойдете спать, уткнетесь щекой в подушку, и вам будут сниться славные теплые сны. И я перестану вас тревожить… Надолго.

Лив старалась поднять голову, но напрасно — та беспомощно клонилась к плечу.

— Я не понимаю, — прошептала она. — Я, видимо, очень глупая… и сплю…

Он стоял лицом к морю. Где-то за морем лежало Подлунье…

— Лив, я уезжаю сегодня.

Ее ресницы обиженно дрогнули.

— Это правда, — ответил он на невысказанный вопрос. Колесо долга покатилось, и не одному из них не дано было его остановить. Их время кончилось. Утро, грохот кареты, хлопок ворот, расцветающие на мачтах паруса… Он повернул ее к себе и взял за руку. Что-то укололо ее, она поднесла к лицу его пальцы и, близоруко щурилась на незнакомое кольцо: камень в острых витках серебра, шлющий лиловые и алые отблески. Ее губы отчаянно дрогнули. Она поняла, где-то в сердце почувствовала, что расстаются — навсегда. Что бы ни говорил и как бы ни утешал он ее теперь. Слезы побежали сами собой, вспрыгнув на ресницы и размывая пудру на щеках. Она захлебывалась ими, стараясь, чтобы он не услышал. Но он догадался, как догадывался всегда, он видел ее насквозь.

— Не плачьте, маленький герольд, не надо плакать.

И тогда она сказала, точно бросаясь в омут:

— Ты никогда не видел меня. Ты не узнаешь меня, когда вернешься, — и сама перепугалась того, что наделала. И не успела ничего исправить. Потому что он рванул с лица повязку. И она увидела его глаза. Зеленые, как снег Миссотской вершины.