Александр Янтер - На суше и на море - 1978

За ночь погода испортилась, поднялся ветер. Пока он не очень силен — четыре, самое большее четыре с половиной балла, утверждают метеорологи. Но струйка воды из крана над раковиной, где мы умываемся (умывальник на «Мореведе» прямо на палубе), течет не вертикально вниз, как должно бы быть, а наискосок, ее относит ветром.

Пока мы умываемся, Николай Иванович, вставший первым, запускает двигатель, потом отдает швартовы. «Моревед» отчаливает уступая место у мяксинского причала «Метеору», идущему из Череповца в Ярославль. В бинокль крылатый корабль уже хорошо виден: он на подходе.

Тяжело переваливаясь на волнах, «Моревед» входит в русло Шексны. Разумеется, самого русла реки не видно, оно затоплено водохранилищем, но судоводители каким-то шестым чувством узнают, что они у цели.

— Отдать якорь! — командует Грибов.

Гремит якорная лебедка. Вслед за якорем поочередно уходят в воду лот, «вертушка», батометр, круг прозрачности… Пожалуй, больше всех сейчас достается Татьяне. Стынут на холодном ветру мокрые руки. «Моревед» клюет носом, висящие на стальных тросиках приборы вырываются из рук. Нелегко работать и Людмиле с Анной Федоровной. Чтобы удержаться на месте, приходится то и дело хвататься за переборку кубрика или за край привинченного к ней стола. Левая рука все время занята, а много ли наработаешь одной правой?

Но отложить «анализ первого дня» нельзя. Он потому так и называется, что должен быть сделан сразу после взятия пробы воды. Ведь спустя некоторое время часть растворенных в ней газов улетучится, соединится с атмосферным воздухом. Следовательно, полученные данные будут неверны. Бывает, пробу надо взять в речушке, куда «Мореведу» не зайти из-за малой глубины. Гидрологи отправляются туда на небольшой двухвесельной шлюпке, что на корме «Мореведа». В этом случае Анна Федоровна все необходимое для анализа берет с собой…

В районе Мяксы делаем разрез русла Шексны. Из-за неблагоприятных условий каждую пробу берем значительно дольше, чем раньше.

— Это еще ничего, — говорит Татьяна. — В открытой части водохранилища, которую мы вчера так удачно прошли при штиле, сейчас, наверное, шторм. А здесь и разгуляться волне особенно негде. Ширина водохранилища в Шекснинской горловине, где мы находимся, не более десяти километров… Нет еще настоящей волны…

Ничего себе — «нет волны». Когда «Моревед» переваливается с боку на бок, стрелка кренометра в штурвальной рубке почти достигает двадцати градусов.

…В Мяксу возвращаемся в десятом часу утра. «Моревед» опять швартуется к причалу. Кононов глушит двигатель. Идет в селение, чтобы купить свежие продукты. Потом теплоход продолжает путь к Череповцу. Там гидрологам предстоит поработать значительно больше, чем за весь вчерашний день на пути к Мяксе.

Очерк

Заставка С. Юкина

Дышите же воздухом его произведений, читайте Стивенсона!

Дом стоял прямо у дороги, отделенный от нее невысоким забором на каменном основании. Напротив, по горному склону, громоздились заросли могучих буков и сосен, а ниже за ними виднелись поросшие вереском холмы. Впрочем, разглядеть их удавалось лишь в погожие, ясные дни, когда дорога была залита солнцем. В лесу не смолкал птичий гомон, а горный воздух, чистый и прозрачный, волшебным нектаром проникал в кровь. Чаще, однако, в этих местах бушевала непогода. Тогда холмы внизу скрывала пелена тумана или стена дождя.

Так случилось и в тот раз, когда в конце лета 1881 года Роберт Луис Стивенсон, в то время уже известный писатель, поселился вместе с семьей высоко в горах, в Бремере. Некогда места эти принадлежали воинственному шотландскому клану Макгрегоров, историю которого Стивенсон хорошо знал. Он любил рассказывать о подвигах Роб Роя — мятежника Горной страны, которого с гордостью причислял к своим предкам. Вот почему бремерский коттедж он не без иронии называл «домом покойной мисс Макгрегор». В четырех его стенах из-за ненастья ему приходилось теперь проводить большую часть времени.

Дни напролет моросил дождь, временами налетал порывистый ветер, гнул деревья, трепал их зеленый убор. Как спастись от этой проклятой непогоды, от этого нескончаемого дождя? Куда убежать от однообразного пейзажа? В такие дни самое милое дело сидеть у камина и предаваться мечтаниям: например, глядя в окно, воображать, что стоишь на баке трехмачтового парусника, отважно противостоящего океанским валам и шквальному ветру…

Здоровье постоянно подводило его (у писателя были больны легкие), принуждало к перемене мест в поисках благотворного климата. С этой целью, собственно, он и перебрался в Бремер. Но, как назло, и здесь его настигло отвратительное ненастье. Вот и приходилось по давней привычке, коротая время, фантазировать, глядя в окно…

Пережидая непогоду, старались чем-нибудь занять себя и остальные домашние. Фэнни, его жена, как обычно, занималась сразу несколькими делами: хлопотала по хозяйству, писала письма, мать, сидя в кресле, вязала, отец — сэр Томас предавался чтению историй о разбойниках и пиратах, а юный пасынок Ллойд с помощью пера, чернил и коробки акварельных красок обратил одну из комнат в картинную галерею. Порой рядом с художником принимался малевать картинки и Стивенсон.

Однажды он начертил карту острова. Эта вершина картографии была старательно и, как ему представлялось, красиво раскрашена. Изгибы берега придуманного им острова моментально увлекли воображение, перенесли его на клочок земли, затерянный в океане. Оказавшись во власти вымысла, очарованный бухточками, которые пленяли его, как сонеты, Стивенсон нанес на карту названия: холм Подзорной трубы, Северная бухта, возвышенность Бизань-мачты, Белая скала. Одному из островков, для колорита, он дал имя Остров Скелета.

Стоявший рядом Ллойд, замирая, следил за рождением этого поистине великолепного шедевра.

— А как будет называться весь остров? — нетерпеливо поинтересовался он.

— Остров сокровищ, — не раздумывая изрек автор карты и тут же написал эти два слова в ее правом нижнем углу.

— А где они зарыты? — сгорая от любопытства, таинственным шепотом допытывался мальчик, полностью уже включившийся в эту увлекательную игру.

— Здесь, — Стивенсон поставил большой красный крест в центре карты. Любуясь ею, он вспомнил, как в далеком детстве жил в призрачном мире придуманной им страны Энциклопедии. Ее контуры, запечатленные на листе бумаги, напоминали большую чурку для игры в чижика. С тех пор он не мог себе представить, что бывают люди, для которых ничего не значат карты, как говорил писатель-мореход Джозеф Конрад, сам с истинной любовью их чертивший, — «сумасбродные, но в общем интересные выдумки». Каждому, кто имеет глаза и хоть на грош воображения, при взгляде на карту всегда заманчиво дать волю своей фантазии.