Владимир Тюрин-Авинский - На суше и на море - 1980

— Вот, — Гильмерсен подул щенку в нос, — друг человека во льдах. — Друг человека взвизгнул, заюлил хвостом и попросил прощения. Гильмерсен засунул его ногой под диван.

Вся Гренландия окружена мысами и островами, названными именами ее исследователей. Карта Гренландии похожа на венок из прекрасных имен — лучшие люди тратили молодость на изучение этой неприветливой земли. Стоит только припомнить Баффина, Росса, Грили, Коха, Нансена, Пири, наконец, Эриксена. Это только десятая часть отчаянных людей, проникших туда. Я узнал многое и с тех пор уже не чувствую такой ненависти к Гренландии, как раньше. Временами мне даже хочется опять попасть туда и посмотреть в глаза эскимосов, желтые, как рыбья желчь. В Гренландии и у стариков, и у грудных младенцев глаза одинаково старческие. Эскимосы вымирают от водки, туберкулеза и бедности: норвежские зверобои перебили всех китов и тюленей и ничего не оставили на долю эскимосов. — Гильмерсен тихо запел:

— Как ты, старуха мать, — повторил он и задумался. — Эту песенку сочинил мой друг Торн. Я потерял его из виду, но мне кажется, что мы еще встретимся. Торн был смелый и веселый парень, хотя все считали его болтливым и легкомысленным. Одно дело в городе, другое дело во льдах. Городская репутация притащилась за Торном в Гренландию, и он никак не мог ее от себя оторвать. Даже на страшной земле Пири товарищи Торна — американцы — учили его жить и возмущались его склонностью к выдумкам. Между тем Торн единственный из них вызвался идти к Утесу Флота искать Кристенса. Так-то, милая моя Наташа! Не судите о людях по степени серьезности их отношения к жизни…

Спать легли поздно. Гильмерсен лег за перегородкой. Он долго и глухо говорил во сне. Наташа слышала, как вислоухий щенок снова грыз туфли Гильмерсена, но боялась прогнать щенка, чтобы не разбудить Гильмерсена. Всю ночь она не спала. Она смотрела в окна, где луна висела в далеком небе, и тихо плакала, вспоминая рассказ Гильмерсена, недаром Северцев говорил, что у Наташи глаза на мокром месте и это очень стыдно для комсомолки. Но что же делать, если мужество людей подчас вызывает слезы. Стыдиться их или нет? Наташа стыдилась своих слез и прятала лицо в подушку, так в былое время глупые девочки плакали над романами Тургенева.

Солнечный воздух стоял во дворах, как налитая до краев золотистая жидкость. Случаются дни, когда Ленинград кажется столицей южной и теплой страны, когда мостовые пахнут морем.

— Солнце, великое солнце, — оглушительно крикнул в своей квартире Леонид Михельсон, — божественный Ра-Озирис!

— Ну, начинается, — пробормотал Баклунов. Он брился и, вздрогнув от крика, едва не порезался.

В мыльной пене сверкали радуги. Пена медленно оседала, разбрызгивая тончайший дождь синих брызг.

Михельсон выглянул в окно — двор до самой крыши был наполнен светлым туманом.

— Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце, — снова крикнул Михельсон и приветственно помахал рукой Баклунову, — а если свет погас, я буду петь о солнце в предсмертный час!

Наташе в это утро все казалось необыкновенным. Чайный стол переливался огнями, как маленькая солнечная система. Сахар отливал синевой, как чисто выбритые щеки Гильмерсена, ветер гонял по скатерти яркие бумажки от конфет, и шторы на окнах раздувались подобно парусам в полный ветер. Снизу залетали озорные гудки автомобилей и плеск воды.

«Сегодня лодочные гонки» — эти три слова приводили Наташу в состояние необузданной радости. Она схватила Баклунова за руки и закружила по комнате, поцеловала щенка в белое пятно на спине и положила Гильмерсену в чай три столовые ложки варенья. Гильмерсен пил и строил страшные рожи.

Гонки начались в четыре часа. Бронзовый день горел над Ленинградом, как неожиданный подарок тропических стран. Черный разлив садов затопил берега, и Баклунову почудилось, что в этих садах цветут не липы, а магнолии. Он вспомнил юг. Он говорил Гильмерсену, что перед ледниковым периодом, в эпоху миоцена — последнюю жаркую эпоху в жизни нашей земли, по берегам Балтийского моря росли вечнозеленые магнолии, мамонтовые деревья, платаны и виноградные лозы. Наташа слушала плохо. В это время началась гонка одиночных гичек, и ленинградцы сразу отстали — их перегоняла гичка из Петрозаводска. Ее вела загорелая девушка. Леонид Михельсон волновался: с этой девушкой он был знаком по Карелии. Наташа заглянула в программу и прочла: «Гичка Карельского Ослава, Петрозаводск. Гребец Елена Мижуева». Она впилась глазами в Мижуеву. Наташу мучила легкая зависть. Гичка легко вырвалась вперед, и ленинградцы шли позади в пене низких разбегающихся волн. Движения Мижуевой напоминали спокойные, хотя и стремительные взмахи крыльев. Наташа видела издали ее блестящие зубы.

— Она смеется, как девушка на плакате, — сказал Михельсон. — После гонки я ее притащу к нам.

Баклунов рассказывал Гильмерсену и Северцеву о миоцене, Северцев слушал насмешливо и невнимательно — по поводу всех научных теорий у него было особое мнение.

Баклунов говорил, рассеянно поглядывая на реку, где отражались в воде пестрые флаги. От этого казалось, что река покрыта громадными разноцветными листьями.

— Георг, ты зимовал на Гринеллевой земле. Ты, конечно, знаешь, что это самое холодное место на земном шаре. Там средняя годовая температура опускается до 20 градусов мороза. Так вот, на этой Гринеллевой земле капитан Фельден — натуралист английской полярной экспедиции — нашел остатки миоценовых растений. Сейчас такие растения можно найти только на юге Соединенных Штатов, фельден нашел еще пихту, сосну, липу, тополь, орешник и калину. Эти деревья и кустарники могут расти в тех странах, где средняя годовая температура равна восьми градусам тепла. Я уверен, что сейчас ты не видел на Гринеллевой земле даже самых обыкновенных лишаев. Верно? На Шпицбергене в эпоху миоцена были непроходимые леса из сосен, дуба, елей, пихты и даже кипарисов. Там цвела магнолия с вечнозелеными листьями и громадными душистыми цветами. Там цвел конский каштан. Этим тебя не удивишь, ведь ты не был на Шпицбергене. Ладно, будем говорить о Гренландии. В миоцен в твоей любимой Гренландии существовал такой же климат и такая же растительность, как на курорте Монтрё на берегу Женевского озера. Наукой точно установлено, что в те времена во всей полярной области господствовал очень теплый климат. Арктика тонула в океане разнообразных девственных лесов, в океане цветов и запахов. Пожалуй, теперешние тропики не могут похвастаться такой пышной флорой.