Анджей Чеховский - На суше и на море 1981

Гольд носил светлые усы и округлую бородку. По тайге и горам Дерсу ходил неутомимо с любым грузом на спине. Стрелял без промаха. Сломанная ветвь, царапина на коре, смятая трава, зола костра, помятый мох, ружейный пыж, срезанная береста, сдвинутый с места камень рассказывали ему целую повесть о таежных людях.

Часто думают, что Дерсу Узала — единственный проводник Арсеньева. На деле за 30 лет странствий Арсеньева их было более двадцати. Среди них — Геонка, Намука, Мулинка, Карпушка, Чочо, тунгус Попов, Кялондзига, Гейкер, Савушка, Чингинчин, Бутунтари, Довери, Калюндюга и другие. В дальневосточной тайге Владимиру Клавдиевичу помогали нанайцы, орочи, удэгейцы, нивхи, якуты, эвены, эвенки, тазы. В Хабаровском крае и Приморье еще живы древние старики — проводники Арсеньева. Иные помнят и могучего следочея Дерсу. В Хабаровском географическом обществе хранится фотоальбом самого Арсеньева. В нем снимки ряда проводников путешественника. Некоторые из них, например быстроногий Сунцай Геонка, ходили с Владимиром Клавдиевичем долгие годы.

Но писатель не выделял их и не чтил так, как добродушного гольда Дерсу Узала.

Из подробных иллюстрированных дневников Арсеньева и воспоминаний его родных известно, что у Дерсу был брат, тоже охотник, силач и мудрый дальневосточный лесной скиталец.

В тайге Дерсу Узала не расставался со своей трубкой, наполняя ее «маньчжуркой» — крепким, пахучим, тертым в муку самосадом. Когда табака не было, Дерсу набивал трубку особой сухой травой, которую называл «янцо». На фотографиях Дерсу неизменно с трубкой в зубах или в руках. В Уссурийске и Хабаровске есть цветные портреты Дерсу Узала во весь рост. В Географическом обществе Приморья хранятся его редкие фотографии. И везде трубка. Это или короткая изогнутая носогрейка, или прямая трубка с чубуком до 30 см длиной, а порой небольшая тонкая «файка» с белым нефритовым мундштуком и чашевидной медной головкой.

У себя дома в Хабаровске и Владивостоке Арсеньев хранил личные веши своего любимца Дерсу. Среди них была его обожженная деревянная трубка. Рядом лежали арсеньевские реликвии — черная лакированная ручка с пробковым покрытием для пальцев. Ею Арсеньев писал в Хабаровске книги «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала». Тут же желтели бесценные древние папирусы из мертвого города Хара-Хото, письма Пржевальского (дар Козлова), самого Козлова и Роборовского, темнели средневековые чжурчженьские монеты.

Жена Арсеньева, Анна Константиновна, рассказала:

— Хорошо помню гольда Дерсу. Он изрядно жил у нас в Хабаровске на Артиллерийской горе — ныне Ленинской улице. Мы там стояли в 23-м полку. Дерсу часто водил моего восьмилетнего сына Волю гулять в ближний лесок. Потом говорил мне: «Нюра, твой сынка шибко большой охотник. Паук от тигра отличай могу». 13 марта 1908 г. на Корфовском каменном карьере хребта Хехцир, что в 20 верстах южнее Хабаровска, сонного Дерсу убили каторжники.

Этот печальный, траурный день муж всегда отмечал. Он доставал все фотографии Дерсу, которых имел множество, и ставил их всюду. Муж хорошо снимал и собирался даже овладеть кинокамерой. 13 марта вечером Владимир обязательно рассказывал нам с Волей что-нибудь интересное и новое о славном гольде.

Он ласкательно называл его «мой Дерсук».

Ныне с помощью сына и брата Владимира Клавдиевича Арсеньева установлено примерное место гибели Дерсу Узала на Хехцире.

Таежный следочей Дерсу провел всю жизнь в лесу. Он тонул, обгорал, побывал в плену у жестоких хунхузов, был на охоте тяжело ранен тигром. Оспа унесла его жену и детей — сына и дочь. Гольд хранил много лесных тайн. Он знал, где в Приморье залегает «черное солнце» — уголь, где бьют целебные воды, где много рыбы, соболя и оленей. Он ведал, где таятся пещеры с кладами из древних монет и кинжалов, где тайники «промышленников» — свирепых, алчных бандитов тайги.

Дерсу родился ровно на 20 лет раньше Арсеньева — в 1852 г. Владимир Клавдиевич задумал много походов. Он всей душой полюбил Дальний Восток. Путешественник разбил его на районы, которые решил непременно изучить: Якутию с Колымой, Чукотку, Охотье, Камчатку, Командоры, Сахалин, Шантары, Сихотэ-Алинь, Амур, Уссури, Баджал, юг Уссурийского края. Про многие зоны Дальнего Востока Владимир Клавдиевич говорил: «Белая провинция», «Квадрат неизвестности», «Медвежья губерния». Несмотря на раннюю смерть — путешественник скончался в 58 лет, — Арсеньев почти выполнил свой план, не побывав только на Колыме и Курилах.

Владимир Клавдиевич два года преподавал этнографию в университете Владивостока, где получил звание почетного профессора. В стенах вуза, в блестящих публичных лекциях, на которые всегда приходило много народу, путешественник часто и благодарно вспоминал своего проводника и большого друга Дерсу Узала.

В память о незабвенном гольде Владимир Клавдиевич посадил долгоживущие ясени и липы на Хехцире, Уссури, Сихотэ-Алине; в Хабаровске — на берегу Амура и на Артиллерийской горе. И неразговорчивый Дерсу Узала преданно чтил и любил своего отважного русского друга.

В память о себе проводник сделал щедрый дар — преподнес Арсеньеву большую плантацию женьшеня, скрытую в непроходимой тайге у реки Илистой. По словам Арсеньева, в 1890 году на Илистой было 22 драгоценных корня. Женьшень удивителен. Это подлинный Мафусаил восточного леса, он живет более 300 лет.

Арсеньев умер, так и не успев добыть для людей богатство Илистой. Сокровище Дерсу пока не обнаружено. Где-то среди диких скал приморской речки Илистой прячутся уже сотни женьшеней — размножившиеся потомки дара Дерсу. Но придет время, и дальневосточники отыщут плантацию и передадут ее врачам.

Таков прямодушный, бесстрашный и щедрый следопыт-рыцарь Дерсу Узала, герой книг Арсеньева — певца дальневосточной природы, его верный спутник и друг.

Фото Берлинского зоопарка ГДР

Заставка Е. Поливанова

Домик был деревянный, легкого типа и скорее походил на сарайчик, чем на жилое помещение. Но я в нем жил без всяких претензий — кругом буйство зелени, аромат цветов, неподалеку ручеек с чистой водой. Днем и ночью поют, кричат, свистят, щебечут, лают, рычат и шипят пернатые, лохматые, чешуйчатые и панцирные обитатели тропического леса, порхают огромные бабочки и с гудением проносятся жуки. Чем не жизнь? Расположился я в домике один, и моими гостями были лишь ящерицы гекконы, да и те появлялись на стенах и потолке только с наступлением сумерек. Днем они отдыхали в трещинах стен, складках оконных занавесок или в каких-то других укромных уголках. На день окна домика я закрывал решетчатыми ставнями, после того как, возвратившись однажды вечером, обнаружил полный разгром. Все мои вещи были разбросаны по полу, тетради с записями разорваны, а запас продовольствия похищен. В мое отсутствие здесь немного порезвились обезьяны. На ночь ставни я открывал, а оконные проемы завешивал марлей, прикрепляя ее кнопками. Обезьяны по ночам не бродили, а марля была достаточной преградой для ночных насекомых, которых привлекал свет. Те комары, бабочки и жуки, которым удавалось все-таки найти лазейки и проникнуть в домик, быстро становились добычей гекконов, способных бегать не только по стенам, но и по потолку головой вниз. Гекконы ловко ловили насекомых и лишь изредка срывались и падали на пол или на постель, где я лежал. Упав, они на секунду замирали, но тут же вновь оказывались на стене.