Айзек Азимов - Паломничество на землю: Американская фантастика

— Я… я обязана?

— Да, вы. Если бы не его бдительность и преданность Большому Джиму, может статься, мы бы узнали о вашем поступке слишком поздно.

— Гарри Четырехколесный? — удивленно сказала Арабелла. — Он, должно быть, ненавидит меня.

— Ненавидит вас? Милая девочка, он…

— И я знаю почему, — продолжала Арабелла, не замечая, что перебила судью. — Он ненавидит меня, потому что показал мне себя в истинном свете, а себя настоящего он в глубине души презирает. Вот… вот почему и мистер Карбюратор тоже ненавидит меня!

— Послушайте, мисс Радиатор, если вы будете продолжать в том же духе, я могу пересмотреть свое решение. В конце концов…

— А мои мама и папа! — продолжала Арабелла! — Они ненавидят меня, потому что тоже показали себя в истинном свете, и в глубине души они себя тоже презирают. Такую наготу не могут скрыть даже автомобили. А Говард? Ему не за что ненавидеть себя… как и мне. Что… что вы с ним сделали?

— Разумеется, выпроводили обратно в резервацию. Что еще мы могли с ним сделать? Уверяю вас, больше он не будет вести двойной жизни. А теперь, мисс Радиатор, поскольку я уже покончил с вашим делом, не вижу причины для вашего дальнейшего пребывания в суде. Я человек занятой и…

— Судья, а как становятся добровольными нудистами?

— Демонстративно появляются на людях без одежды. До свиданья, мисс Радиатор!

— До свиданья… и спасибо.

Сначала она поехала домой, чтобы собрать свои вещи. Мать и отец ждали ее в кухне.

— Грязная шлюха! — сказала мать.

— Подумать только, и это моя дочь, — добавил отец.

Не говоря ни слова, она проехала через комнату и поднялась вверх по аппарели к себе в спальню. Собралась она быстро: кроме книг, у нее почти ничего не было. На обратном пути через кухню она задержалась ровно настолько, чтобы сказать «до свиданья». Лица родителей вытянулись.

— Погоди, — сказал отец.

— Погоди! — закричала мать.

Арабелла выехала на улицу, даже не взглянув в зеркало заднего вида.

Оставив позади Макадамплейс, она направилась в городской сад. Несмотря на поздний час, там еще были люди. Сначала она сняла шляпку-шлем. Потом автоплатье. Арабелла, освещенная мигающим светом рекламы Большого Джима, стояла в центре собравшейся толпы и ждала, когда приедет кто-нибудь из полиции нравов и арестует ее.

Утром ее препроводили в резервацию. Над входом висела надпись: «Посторонним вход воспрещен!»

Надпись была перечеркнута свежей черной краской, и над ней наскоро выведена другая:

«Ношение механических фиговых листков запрещается».

Страж, который ехал слева от Арабеллы, свирепо выглядывал из-за своего ветрового стекла.

— Опять забавляются, нахалы, — пробурчал он.

Говард встретил Арабеллу у ворот. По его глазам она поняла, что все в порядке, и тотчас оказалась в его объятиях. Забыв о наготе, она плакала, уткнувшись лицом в лацкан его пиджака. Он крепко прижимал ее к себе, она ощущала его руки сквозь ткань пальто. Глухо доносился его голос:

— Я знал, что они следят за нами, и дал им возможность поймать нас в надежде, что они сошлют тебя сюда. Поскольку они не сделали этого, я надеялся… я молил бога, чтобы ты пришла сама. Дорогая, я так рад, что, ты здесь. Тебе здесь понравится. У меня коттедж с большим садом. В общине есть плавательный бассейн, женский клуб, любительская труппа…

— А священник? — спросила она сквозь слезы.

Он поцеловал ее.

— Священник тоже есть. Если поторопимся, то застанем его, пока он не ушел на утреннюю прогулку.

Они вместе пошли по тропинке.

Альфред Саймон родился на Казанге V, небольшой сельскохозяйственной планете неподалеку от Арктура, и здесь он водил свой комбайн по пшеничным полям, a в долгие тихие вечера слушал записи любовных песенок Земли.

Жилось на Казанге неплохо.

Девушки тут были миловидны, веселы, не ломаки, отличные товарищи, верные подруги жизни. Но совершенно неромантичны! Развлекались на Казанге открыто, живо, весело. Однако, кроме веселья, ничего больше не было.

Саймон чувствовал, что в этом спокойном существовании ему чего-то не хватает. И однажды он понял, чего именно.

На Казангу прибыл в своем потрепанном космолете, груженном книгами, какой-то торговец. Он был тощий, белобрысый и немного не в своем уме. В его честь устроили празднество, потому что на дальних мирах любили новинки.

Торговец рассказал все последние слухи: о войне цен между Детройтом II и Детройтом III, о том, как ловят рыбу на Алане, что носит жена президента на Морации и как смешно разговаривают люди с Дорана V. И наконец кто-то попросил:

— Расскажите нам о Земле.

— О! — сказал торговец, подняв брови. — Вы хотите услышать про планету-мать? Что ж, друзья, нет такого местечка во Вселенной, как старая Земля, нигде нет.

На Земле, друзья, все дозволяется, ни в чем отказа нет.

— Ни в чем? — переспросил Саймон.

— У них там на этот счет закон, — ухмыляясь, пояснил торговец. — И до сих пор никто не нарушал его. На Земле все иначе, друзья. Вы специализируетесь на сельском хозяйстве? Ну а Земля специализируется на всяких несообразностях… таких, как безумие, красота, война, опьянение, непорочность, ужас и тому подобное, и люди отправляются за десятки световых лет, чтобы попробовать эти продукты.

— И любовь? — спросила одна из женщин.

— Конечно, милая, — ласково сказал торговец. — Земля — единственное место в Галактике, где до сих пор существует любовь! Детройт II и Детройт III попробовали практиковать любовь, но нашли ее слишком дорогим удовольствием. На Алане решили не смущать умы, а импортировать ее на Морацию и Доран V просто не хватило времени. Но, как я уже говорил, Земля специализируется на несообразностях, и они приносят доход.

— Доход? — переспросил толстый фермер.

— Конечно! Земля — старая планета, недра и почва ее истощены. Колонии ее ныне независимы, на них живут трезвые люди вроде вас. Они хотят выгодно продавать свои товары. Так чем же еще может торговать старушка Земля, как не пустяками, ради которых стоит жить!

— А вы любили на Земле? — спросил Саймон.

— Любил, — с какой-то угрюмостью ответил торговец. — Любил, а теперь путешествую. Друзья, эти книги…

За непомерную цену Саймон приобрел сборник древней поэзии и, читая его, мечтал о страсти под сумасшедшей луной, о телах, прильнувших друг к другу на темном морском берегу, о первых лучах солнца, играющих на запекшихся губах любовников, предающихся безумной любви и оглушенных громом прибоя.