Артур Дойль - Затерянный мир; Отравленный пояс; Рассказы о профессоре Челленджере; Туманная земля

— Она идет! — пробормотал он. — Это она!

Малышка Марджери прижалась к нему.

— Это матушка, Вилли?

— Я вижу свет — прекрасное золотое сияние! Неужели ты сама не видишь, Марджери?

Но девочка, как и большинство людей, была лишена подобного зрения. Она видела вокруг только сумрак.

— Вилли, говори, говори еще! — благоговейным шепотом попросила она. Ей совсем не было страшно — покойная мать часто являлась по ночам, чтобы утешить своих несчастных детей.

— Да, да, это она! О матушка, матушка!

— Вилли, что она говорит?

— О, она такая красивая! У нее в глазах нет слез! Она улыбается! Она похожа на того ангела, что мы видели в церкви, и кажется совсем счастливой! Милая, милая матушка! Тсс, она говорит… «С этим покончено… навсегда!»

Вот она манит нас рукой. Мы должны идти — она уже в дверях!

— О, Вилли, я боюсь!

— Смотри, она кивает нам, говорит, что не надо бояться. Вот вышла за дверь. Скорее, Марджери, не то мы потеряем ее из виду!

Детки на цыпочках прокрались к выходу, и Вилли отпер дверь. Матушка стояла у лестницы, маня их за собой. Шаг за шагом они спустились вниз. Кухня была пуста: очевидно, мачеха куда-то ушла. В доме царила тишина. Призрак вновь поманил их рукой.

— Мы должны отсюда уйти, — сказал брат.

— Но Вилли, мы даже шапочки не успели надеть.

— Пойдем, Мардж. Она улыбается и машет нам.

— Отец нас за это убьет!

— Она качает головой! Говорит, чтобы мы ничего не боялись. Идем!

Они распахнули дверь, пересекли двор и, следуя за легкой лучистой тенью сквозь лабиринт узких улочек, вышли на шумную, людную Тоттенхем-Корт-роуд. Редкий прохожий среди этой слепой толпы словно по наитию внезапно останавливался, учуяв ангела, и провожал долгим взглядом двух бледных, измученных детей, следующих за неземным видением: мальчика с застывшим отрешенным взором и девочку, то и дело в страхе оглядывающуюся назад. Они прошли большую оживленную улицу, затем свернули в бедный квартал и оказались наконец перед целым рядом однотипных кирпичных домов. Видение застыло перед одним из них.

— Надо постучать, — объявил Вилли.

— Но что мы скажем? Ведь мы же их не знаем!

— Мы должны постучать, — настойчиво повторил брат, и девочка стукнула в дверь. — Вот видишь, Мардж, она хлопает в ладоши и улыбается.

Так уж оно получилось, что миссис Том Линден, как раз об эту пору в одиночестве и унынии предававшаяся мыслям о судьбе несчастного арестанта, под действием какой-то неведомой силы открыла дверь и обнаружила на пороге двух малюток, которые стояли потупившись, словно извиняясь за то, что осмелились нарушить ее покой. Несколько слов, неожиданный проблеск интуиции, — и вот дети уже в ее объятиях. Два маленьких челночка, столь рано искалеченные невзгодами, наконец-то обрели мирную пристань, где им уже не грозил шторм.

А на Болтонз-Корт этой ночью происходили странные события. Одни полагали, что между ними никакой связи не было, кое-кто подобную связь усмотрел, а закон Британской империи закрыл на все глаза, посему ничего по этому поводу сказать не имел.

Из окна предпоследнего дома вглядывалось в ночную тьму чье-то лицо с хищными заостренными чертами. Сзади его освещал тусклый свет прикрытой чем-то свечи, и в этом неясном свете оно казалось мрачным как смерть и беспощадным как могильная плита. За спиной у Ребекки Леви стоял молодой человек; его черты со всей очевидностью свидетельствовали, что он принадлежит к той же древней нации, что и она. Уже часа два женщина сидела вот так, ни слова не говоря, у окна. При входе во двор висел фонарь, отбрасывавший на землю желтый круг света. На этот светлый островок и был устремлен ее задумчивый взор.

Наконец она увидала того, кого ждала. Она вздрогнула и что-то прошептала. В то же мгновение молодой человек выскочил на улицу и исчез в боковой двери, ведущей в пивоварню.

Пьяный Сайлас Линден возвращался домой. Настроение у него было мрачное: его переполняло чувство обиды. Он не получил долгожданной работы — помешала покалеченная рука. Все это время он проторчал в баре, ожидая бесплатного угощения, но оно его не удовлетворило. Теперь он исходил злобой, и горе было бы тому, кто в этот момент оказался бы у него на пути! Проходя мимо темного дома Ребекки, он подумал о ней с ненавистью. Сейчас он ненавидел всех соседей до одного. У них, видишь ли, хватает наглости становиться между ним и его собственными детьми. Но он еще этим деткам покажет. Завтра же утром выведет их во двор и у всех на глазах выпорет до смерти! Пускай знают, что Сайласу Линдену на всех наплевать. А почему не сейчас? Если крики детей разбудят соседей среди ночи, то уж тогда они раз и навсегда запомнят, что нельзя его оскорблять безнаказанно. И, обрадованный этой мыслью, он еще решительнее зашагал вперед. Он был почти у цели, как вдруг…

Так и не удалось выяснить, почему этой ночью люк пивного погреба был неплотно прикрыт. Присяжные были склонны обвинять пивоварню, но коронер заявил, что Линден был человек тучный и сам мог, свалившись, сорвать крышку, в то время как со стороны пивоварни все

меры предосторожности были соблюдены. Упав с высоты восемнадцати футов на острые камни, он сломал себе спину. Труп обнаружили лишь на другое утро, и что самое удивительное, его соседка-еврейка не слышала ни звука. Доктор высказал мнение, что смерть наступила не сразу: некоторые признаки указывали на то, что Линден долго бился в агонии. Там, внизу, в темноте, извергая из себя потоки крови и пива, этот человек умер столь же нечестиво, как и жил.

Не стоит убиваться по женщине, которая осталась после его гибели одна. Освободившись от своего отвратительного муженька, она вернулась в мюзик-холл, который покинула, соблазненная мужскими достоинствами и выдающимися бицепсами этого человека. Она попыталась вернуть былую популярность, вновь исполняя куплет, принесший ей когда-то известность:

Но, к сожалению, слишком бросалось в глаза, что она сильно отставала от моды, поэтому путь на сцену был для нее закрыт. Она опускалась все ниже, из больших залов переходя в более неказистые, пока не дошла до пабов, а потом и вовсе исчезла с горизонта, затянутая жизненной трясиной, и никто больше не видал ее бессмысленное, размалеванное лицо и нечесаную копну волос.

Институт метемпсихоза располагался во внушительных размеров здании на авеню Ваграм, с подъездом, скорее напоминавшим ворота феодального замка. Сюда поздно вечером и явились трое наших друзей. Швейцар проводил их в приемную, где их приветствовал лично доктор Мопюи. Выдающийся авторитет в области психологии, он оказался маленьким крепким человеком с большой головой; чисто выбритое лицо явно свидетельствовало, что в его обладателе чудесным образом сочетаются житейская сметка и чистый альтруизм. С Мейли и Рокстоном он говорил по-французски, но с Мелоуном переходил на ломаный английский, а тот пытался бормотать в ответ что-то по-французски. Доктор Мопюи выразил удовольствие от их визита в выражениях, на которые был способен лишь истинный француз, в двух словах остановился на выдающихся способностях Панбека, галисийского медиума, а затем повел их в подвал, где должен был состояться эксперимент. Весь его вид свидетельствовал о глубоком уме и проницательности, так что даже люди, мало знающие его, понимали, насколько абсурдна версия о том, будто своими шумными результатами он обязан всякого рода шарлатанам.