Артур Дойль - Затерянный мир; Отравленный пояс; Рассказы о профессоре Челленджере; Туманная земля

— Ни в коей мере. Машина всего лишь тело. А вот душой ее, оживляющим ее принципом вы, профессор, разглядывая это тело, завладеть никак не сможете.

— Безусловно. Но даже и ее механизм представляется творением великого мастера, большого, я бы позволил себе заметить, знатока своего дела. — Некоторое время Челленджер расхаживал вокруг машины, трогал и щупал руками отдельные ее части. После чего он вновь поместил свое громоздкое туловище на стул с электроизоляцией.

— Не угодно ли вам совершить еще одну экскурсию в пространство? — удивился изобретатель.

— Позже, пожалуй, позже. Между прочим, тут у вас, вы наверное знаете об этом, имеется небольшая утечка электричества. Я, сидя здесь, отчетливо ощущаю, как через меня проходит слабый ток.

— Не может этого быть. Стул тщательно изолирован.

— Но уверяю вас, я чувствую контакт с электричеством, — Челленджер спустился с насеста наземь.

Изобретатель поспешил занять его место.

— Я ничего не чувствую, — заявил он.

— А разве нет дрожи внизу позвоночника?

— Нет, сэр, я ничего не чувствую.

Тут последовал резкий щелчок, и Немор исчез. В изумлении я воззрился на Челленджера.

— Силы небесные! Вы трогали машину, профессор!

Он милостиво улыбнулся мне с видом легкого недоумения.

— Вот так да! Вероятно, я нечаянно дотронулся до ручки управления, — сказал он. — Да, вот именно так и происходят несчастные случаи, а все из-за того, что эта модель слишком грубо сделана. Такой рычаг следовало бы снабдить предохранителем.

— Он стоит на цифре три. Эта отметка указывает на дезинтеграцию.

— Да, я это видел, когда опыт проводили над вами.

— Но я был так взволнован, когда он вернул вас назад, что даже не посмотрел, на какой отметке стоит возвращение. А вы заметили?

— Я бы мог заметить, мой юный друг, но я не обременяю свой ум мелкими деталями. Здесь много делений, и мы не знаем их назначения. Мы можем только ухудшить дело, если станем экспериментировать с неведомым. Наверное, лучше оставить все, как есть.

— И вы намерены…

— Безусловно. Так оно лучше. Небезынтересная личность мистера Теодора Немора растворилась в пространстве, его машина теперь бесполезна, а некое иностранное правительство осталось без знания, посредством коего оно могло бы причинить много вреда. Мы с вами неплохо поработали нынешним утром, мой юный друг. Ваша газетенка, несомненно, напечатает теперь занимательный репортаж о необъяснимом и таинственном исчезновении одного латвийского изобретателя как раз во время визита ее собственного специального корреспондента к нему на квартиру. Не скрою, я получил истинное удовольствие от проделанного эксперимента. Такие светлые минуты приходят, чтобы озарить скучную рутину повседневной деятельности необычным светом. Но в жизни, мой юный друг, есть не только удовольствия, но также и обязанности. И сейчас я возвращаюсь к своему итальянцу Мазотти и его нелепым взглядам на развитие личинок тропического термита.

Я оглянулся. Мне почудилось, что легкий маслянистый туман все еще окутывает стул.

— Но все-таки… — начал было я.

— Первой обязанностью законопослушного гражданина является предотвращение убийства, — изрек профессор Челленджер. — Я так и поступил. Довольно, Мелоун, довольно! Тема исчерпана и не стоит обсуждений. Она и так уже слишком надолго отвлекла мои мысли от дел более важных.

Общеизвестно, что имя профессора Челленджера неоднократно использовалось в новейшей беллетристике самым бестактным образом. Дерзкий автор помещал его в немыслимые романтические ситуации, чтобы поглядеть, как тот к этому отнесется. Реакция последовала незамедлительно. Ученый привлек писателя за клевету, предпринял неудачную попытку конфисковать злополучную книгу, устроил погром на Слоун-стрит, дважды лично угрожал автору и в результате потерял место лектора в Лондонской школе субтропической гигиены. И однако можно сказать, что все обошлось еще достаточно мирно.

Дело в том, что за последнее время профессор как-то сник. Огромные плечи его ссутулились. В ассирийской окладистой бороде блеснула седина, взгляд утратил былую агрессивность, а голос хоть и раскатисто гремел по-прежнему, но теперь его хозяин не стремился уже заглушить всех вокруг. И все же профессор оставался опасным, и окружающие с тревогой понимали это. Вулкан не потух, а лишь затаился, о чем говорило постоянное угрюмое ворчание, грозившее новым извержением. Жизнь научила профессора многому, но он продолжал сопротивляться ее урокам.

Перемена произошла в нем после определенного события, а именно после смерти любимой жены. Маленькая женщина, словно птичка, свила гнездышко в сердце этого великана. Он же, как это бывает с сильными людьми, относился с особенной нежностью и заботливостью к этому слабому созданию. Отдавая, она, как все кроткие и тактичные женщины, получала все. И потому, когда жена неожиданно умерла от осложнившегося пневмонией гриппа, ученый, казалось, был сражен навсегда. Но он все же поднялся, печально усмехаясь, как нокаутированный боксер, готовый к новым раундам с Судьбой. Однако это был уже другой человек, и если бы не помощь и забота его дочери Энид, ученый, возможно, никогда не отправился бы от удара. Именно она, зная, чем можно заинтересовать страстную, склонную к соперничеству натуру отца, подсовывала ему разные факты и информацию и добилась, наконец, того, что он вновь включился в жизнь. Только когда отец опять почувствовал интерес к спорам, воспылал былой ненавистью к журналистам и начал ворчать почем зря на окружающих, она успокоилась, поняв, что он на пути к выздоровлению.

Энид Челленджер была необыкновенной девушкой и, несомненно, заслужила того, чтобы ей посвятили несколько строк. От отца она унаследовала волосы цвета воро-нова крыла, а от матери — голубые глаза и белоснежную кожу. Она, пожалуй, не была красавицей, но, где бы она ни появлялась, все взгляды устремлялись к ней. Она казалась тише воды ниже травы, но дух ее был силен. С детства у нее был выбор: либо противопоставить себя отцу и стать личностью, либо уступить его напору и превратиться в марионетку. У нее хватило умения остаться собой, уступая отцу, когда на того «накатывало», и проявляя твердость в более благополучные времена. В последние годы, чувствуя, что ей становится все труднее сохранять независимость, она начала работать. Пописывая в лондонские газеты, девушка настолько преуспела в журналистике, что ее имя стало известным на Флит-стрит. В этом предприятии ей помог давний друг отца, мистер Эдуард Мелоун из «Дейли газетт», имя которого, возможно, уже знакомо читателю.