Ник Харкуэй - Гномон

Он сказал, что мой сын умер.

Я не поверила, хотя знала эту пьесу. Где я смогу его увидеть? Я должна положить его и обмыть. Где он?

Один за другим они обернулись и посмотрели на красивый ящик. До конца своих дней я буду его видеть так, как увидела тогда, словно впервые: темное дерево, инкрустированное узором из переплетенных квадратов; лабиринты в лабиринтах, чтобы казалось, что они уводят в бесконечность; шкатулка с секретом и загадкой, сундук для драгоценностей.

Они внесли его в мой дом, поставили среди жаровен, горелок и хлама, разместили на полу, как чудесный новый стол. И один за другим ушли.

Мой мальчик застыл в ящике на полпути между поверхностью и медным днищем. В северном холоде мед застыл и приподнял его, но теперь, в Африке, он вновь растаял, а тело так и не опустилось на дно. В нем, наверное, скопились газы. Я опускаю руки в медовую глубину и обхватываю его под мышками, как прежде, когда в детстве он обдирал ногу или пугался огромной злой пчелы. Я прикоснулась к его коже и заплакала. Он был такой тяжелый, что я не могла его поднять. Я тянула и чувствовала, как мускулы в спине воют от напряжения, но он не двигался с места. Мой мальчик всегда был такой упрямый. А я просто тянула и тянулась к нему, потому что я его мать. Час мы провели в этом последнем объятии, прежде чем его голова и плечи вынырнули наверх, а потом он вздохнул, будто я сказала какую-то несусветную глупость.

Я обмыла своего сына, одела его, сделала все необходимое. Когда мне снятся дурные сны, или я лишаюсь сна от страха либо по другой причине, не его призрак приходит ко мне, но образ коробки, покрытой мелким мозаичным узором, бесконечно сходящимися углами в металлической пластине замка. Я вижу его во мраке у своей постели или как его вносят в дверь. Я слышу тяжелую поступь носильщиков, вспоминаю их лица, помню, как они отводили взгляд. Чувствую запах дерева и меда, слышу скрип петель, просыпаюсь с криком и дрожу. После этого кошмара я никогда не засыпаю снова. Спускаюсь на первый этаж, работаю, готовлю или убираюсь, пока солнце не встанет, и тогда открываю все двери, чтобы убедиться — ни за одной из них меня не поджидает ящик.

Наверное, я единственная в мире женщина, которая боится гроба, а не его обитателя.

В горящей библиотеке я делаю шаг вперед, потому что я — его мать, и под капюшоном плывут черты лица. Теперь это Августин, еще шаг — Моника. Когда я отступаю, снова вижу Адеодата, его образ словно выступил из-за тучи. Я делаю шаг назад, вбок, вперед, и лицо меняется с каждым моим движением. Привычная геометрия смерти. Я его вижу, но не могу коснуться. Не могу дотянуться до него отсюда.

— Известно, что Враг создал павлина, дабы доказать, что он может создавать красивое, а не только уродливое. Но хоть ему и удалось выстроить изящную внешность, он не смог завершить работу, поэтому голос павлина похож на вопль души в Тартаре или крик горящего камня, — говорит демон. — Тем не менее следует признать, что всякая птица, если присмотреться, есть лишь крокодил в красивом оперении.

— Где мой сын?

— Катабасис — это странствие. Мертвых не получают в дар, их нужно вырвать с боем. Если хочешь вернуть душу в мир живых, ты должна спуститься вниз и рискнуть.

— Другие должны, но не я.

— Да, у тебя есть Алкагест, но ты не знаешь, как им воспользоваться. Будешь испытывать свою магию на собственном сыне? Воскресишь его бесформенным или оставишь в Аиде половину его души из-за спешки?

— Твой лик — обман. Зачем мне верить твоему голосу?

— Это риск.

— Ты сказал, что он разорвался.

— Не все ли разрываются?

— Ты сказал, что он брошен на океан Апейрон.

— Ты знаешь мой ответ.

— Но я его не понимаю.

— Твоя история трогает мое сердце.

— Я могу тебе приказать.

— О да. В этом суть.

— Почему?

— Ты обладаешь бесконечной силой, но конечными познаниями. Ты не знаешь, в какие рамки поместить свои допущения, чтобы достичь цели; ты не знаешь природу смерти и потому не способна легко ее развеять. Приказ, отданный без уверенности, не исполняется. Я владею знанием, которого тебе недостает. Ты можешь мне приказать, но в этом кроется рекурсивная вероятность ошибки. Если бы ты знала, чего от меня требовать, тебе не была бы нужна моя помощь. Более того, твой риск возрастает, ибо я ищу способ отомстить за твое превосходство.

— Я могу пожелать стать мудрее.

— Если только уже знаешь, в чем заключается мудрость. Изменять собственный разум всегда нелегко. Ты могла бы, конечно, пожелать знаний, но при этом можешь случайно сотворить вещи несуществующие, чтобы о них узнать. Зверей. Людей. Миры.

— Абсурд.

— О да. Не могу себе представить ни одного варианта, где бы ты случайно создавала предмет вселенской важности. Лгу ли я? Точно собираюсь. Да. Да, на самом деле лгу.

— Так было прежде.

— Верно. Только представь, чего ты сможешь добиться теперь. О, сколько возможностей. Голова идет кругом.

— Значит, мы заключим сделку?

— Да.

— Я потребую жеста доброй воли.

— Апейрон безграничен. У него нет ни берегов, ни дна. Нет и волн, поскольку нет различия между морем и небом. Но он также невидим, ибо вездесущ. Апейрон, Флегетон, время, пространство — в конечном итоге их разделяет лишь мысль. Все прочее — тщета.

— И это говорит демон в оперении павлина.

— Это оперение — последствия выбора, но не сам выбор. Демон? Думаю, да. Имя мне легион, но и тебе тоже. Хорошо, я покажу тебе дверь в обмен на свитки, и ты воскресишь мертвого. Которого из них — твое дело.

Будь на кону любая другая душа, я бы колебалась.

— Свитки и точные инструкции для исполнения моей задачи.

— Мне не дано помогать срезать углы.

— Пусть тогда будут вещие наставления.

— Возмутительно размытые.

— Точные и доступные дешифровке без сумасшествия.

— Сложные. Темные.

— И твое имя из твоих уст, чтобы я могла призвать тебя в час нужды.

— Я был охотником, заглянул в пруд и увидел себя. Мое отражение было оскорблено. Я был наследником, змеем, а ныне я изгнан. Или загнан. Трудно сказать.

— Я сказала «имя», а не «автобиография».

— Увы, невозможно. Я разрываюсь.

— Не все ли разрываются?

— Было бы смешней, если бы ты знала, что это значит.

Я всматриваюсь в демона глазами, которые были у меня во сне, но на его костях — мешанина знаков, которые не могут быть словом.

— Тогда имя, о котором мы условимся и на которое ты откликнешься.

— Тогда я буду Quaerendo.

— Я не буду так тебя звать.

— Предложи что-нибудь.

— Как насчет Всезнайки?

Демон смеется:

— О да. Хорошо. Входи в дверь. Аид — шкатулка с секретом, пятисоставной замок, к которому требуется множество ключей, ключей слов и ключей крови, а также вкус твоей души. То, что у тебя есть; то, что ты знаешь; то, что ты есть, и последние два нужно проверить дважды, ибо пять доказательств открывают Пентемих. У каждого уровня охраны своя цена: Коцит, Стикс, Лета, Ахерон и Флегетон. Ты должна пересечь пять рек Аида и свершить свою волю в отведенном тебе месте.