Ник Харкуэй - Гномон

Лежу в бреду в тесной комнатке, смерть крадется к окну. Дорога в Тагаст. Алем-Бекань. Все то же.

Чувствую, как сворачиваюсь вокруг Чертога.

Чувствую, как сплетаюсь со всеми ними, с кардиналами. С алхимичкой, библиотекаршей, художником и банкиром. Теперь мы связаны, и в этом суть. Алхимик, библиотекарь, детектив, убийца. Убийца, палач, рисовальщик и банкир.

Боюсь, когнитивная.

Клинки словно из ртути, мертвые черви, и мальчик на полу.

Я пр паюсь гроб на лне м мед м нщ на ч ть не роня м ня ратно к да в дит мое лицо. О а плач и тяг вает еня и снова н ме кр т, за что за что за что…

Мисс Хантер, тут проблема с показателями.

Не может быть.

Проблема с голосованием. Я просто — я нашла — вот и все — вот настоящая проблема. Искажение…

Нет.

Вот, посмотрите.

Нет, я не об этом. Просто грустно.

Грустно?

Да, Анна. Прости, но… ладно. Давай поговорим об этом.

Вы знали?

Я многое знаю. Давай поговорим.

…Хорошо.

Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь?

Я чувствую…

— боль боль боль боль —

и так далее.

Я м н о.

Я Но.

Гн м н.

Гномон. Я Гномон.

Да. Я Гномон. Я ненавижу окончания.

Мои мысли меняются, я думаю иначе. Ищу новое состояние, здесь, на дальнем берегу Чертога Исиды. Я жил в кувшине, вылепленном из времени, а теперь разлился по столу, точно бескостная глубоководная тварь. Мои мысли приходят без порядка: понимание предшествует событию. Я выпрыгиваю из ванны с криком «Эврика!» и лишь потом замечаю изменение уровня воды. Меня это озадачивает, и цепочка разрывается. Возникает другая конфигурация, на миг становится главной: акула, дьявол, охотник. В следующий миг я — снова я; гадаю, что делал в это время и сколько отсутствовал. Я разрываюсь. Нужно — хо-хо — нужно собраться.

И я собираюсь.

Я приспосабливаюсь, формирую новые структуры, новые способы быть собой. Я привыкаю к странному продромальному знанию своего будущего «я», диковинному эху далекого прошлого. Больно, но на то и нужна ненависть. Хватит ныть. Никто и не говорил, что трансцендентность дается легко. Я не сдаюсь. До последнего щелчка космических часов я буду драться и спасу всех вас, если придется, чтобы спасти себя.

О да. Я спасу тебя, и банкира, и алхимичку, и художника, и библиотекаршу. Я спасу вас всех, потому что вы мне понадобитесь там, куда я иду.

Я смотрю в дюжину окон, как послушник выглядывает из колокольни и видит всю широкую зеленую страну, но моя страна — холодная белая комната и женщина под наркозом на столе; ее тело пронизывают провода и трубки. Она такая маленькая, такая простая, такая локальная. Я могу остановить ей сердце легчайшим усилием.

Почему нет? Меня ведь для этого и наняли.

Нет-нет, не говори, я знаю ответ.

Загрей мне солгал, сыграл на дружбе, манипулировал мною, заманил в ловушку. Поставил меня под угрозу личного вымирания.

Это больно.

Я не люблю испытывать боль.

Совсем не люблю. И я очень большой.

Думаю, нужно приготовить особое местечко для своего старого друга, маленький космос только для него, где единственный смысл — мучение, и там он останется до тех пор, пока мне это не надоест. Он будет жить в мире, где законы физики выражают только невообразимые аспекты непрестанной боли. А потом, когда мне будет особенно скучно и я захочу развлечься, уничтожу этот мирок, чтобы Загрей выкипел напрочь. Информация, из которой складывается эта вселенная-тюрьма, будет навеки утрачена. Загрей умрет в большей степени, чем кто бы то ни было прежде. Я выпью бокал вина, любуясь закатом; может, кто-нибудь будет массировать мне ноги, но, когда я допью бутылку, а вечер станет прохладным, я уйду с веранды — и на том конец.

Я смотрю на женщину в кресле и говорю Загрею через бесконечную пропасть, отделяющую меня от безумной планеты и его настырного, бабочкового разума:

— Но нет.

Произнеси мое имя. Почувствуй его на губах и языке, прислушайся, что это слово вызывает в тебе. Коснись меня и того, что обо мне думаешь. Сведи список того, что тебе говорили, и попробуй осознать, что есть я, вообразить, каково это — быть мной.

Я Гномон. Ты просто не сможешь понять, что это значит.

В воде я плыву прочь от человека , следом за блеском в глубине. Ответом или ключом.

Я прорываюсь.

— Черт! Черт , черт , черт и чертова мать!

— Послушай.

— Не пытайся со мной говорить…

— Послушай…

— Не трогай меня! Господи , не трогай меня , не трогай, не трогай…

— Я только…

— Она умерла! Ты это понимаешь? Мы ее убили! Нет , тело осталось , оно будет дышать , и жрать , и срать , но эта женщина мертва! Мертва , мертва , мертва! И это убийство , политическое убийство и злоупотребление властью , и это всё…

— Это был несчастный случай…

— Это была смерть под пытками , что с того , что случайная…

— Яу, все же не под пытками. Мы…

— Мы — убийцы.

— Мне так не кажется.

— Да уж. Вижу.

— …что это значит?

— Не сомневаюсь , ты понял с первого раза.

Тогда он понял, что я ухожу. Ухожу от него. Да и сама я это поняла, поняла, что мы стали врагами, а не только убийцами.

Он не сразу понял, что я ухожу из Огненных Судей, потому что мог вообразить наше расставание, но не это. Может, я и сама не могла, так как по-прежнему думала, что могла бы там принести пользу — в чем, разумеется, ошибалась.

И, оглядываясь назад, я думаю, что это и есть отличное определение ситуации, когда отношения заканчиваются.

Черный песок висит в безвоздушном пространстве, песчинки вертятся и поблескивают. Нет гравитации, чтобы тянуть их вниз. Он растекается, как кровь в соленой воде.

Где-то в глубине что-то большое и невозможное проплывает мимо, я чувствую давление его движения. Не акула. Больше акулы.

Нет такой переменной. Смерть — не охотник. Не хищник в странной жидкости под миром. Нет. Нет, нет, нет.

Оно всплывает, или я падаю.

Я падаю с утеса из черного вулканического стекла, а мне навстречу поднимается Левиафан. Не за что уцепиться, не за что ухватиться. У меня нет веревки. Нет веревки, нет надежды, и в задницу все возможности; все в задницу, потому что теперь ясно видно — вот тварь, гладкая, округлая, слишком большая, чтобы оказаться живым существом; грозная, хищная, окутанная невозможным зеленым светом.

Не могу с ней драться. Она громадная.

Но вот утес — обсидиан очень хрупкий. Можно удрать. Не узнаешь, пока не попробуешь.

Чудовище рвется ко мне.

Я бью. Утес изгибается, идет волнами, а потом трескается. Летят черные иглы. Черный песок.