Ник Харкуэй - Гномон

— Была у него любовница? Постоянная? Которая бы его знала?

Один из легионеров кивает:

— Елена.

— Приведи ее.

Марк в ужасе:

— Мудрая… сюда? Показать то, что лежит внутри? Это необходимо?

— Ей не будет приятно. Но этот день для всех нас не самый приятный.

— Зачем?

— Мудрая Афинаида надеется вопреки всему, — говорит Гней, — что лишь голова принадлежит Сципиону, а остальные части тела приготовили загодя.

— Что? Почему?

— Потому что, — терпеливо объясняет Гней, — если дело обстоит так, четыре идеальных разреза можно было провести в другом месте, потратив достаточно много времени, а затем отложить тело до нужного момента. Возможно, сохранить в меду, а затем омыть соленой водой.

Ох, только не это. Не надо меда. Пусть будет соленое масло и вода. Пусть лед и опилки. Только не мед.

Только не мед снова. Все возвращается, все пути ведут в один чертог.

Гней пожимает плечами:

— Если тело принадлежит другому человеку, нужно лишь убить Сципиона, отрубив ему голову, и оставить части другого тела, обряженные в такую же одежду. Тогда это обычное человеческое убийство, вероятно не связанное с Чертогом. Джинн окажется общей ошибкой, лихорадочным видением, вызванным способом убийства и нашими страхами.

— А я окажусь лжецом, — заканчивает Юлий Марк.

К его чести надо сказать, он выглядит не столько оскорбленным, сколько обнадеженным. Гней пожимает плечами:

— Обманутым или одурманенным снадобьями. Но никаких богов или демонов, отец мой. Никаких злых чудес, лишь злые люди. Мудрая Афинаида считает, что такой исход крайне желателен.

Это правда, но я бы на него и цыплячью ножку не поставила.

Солдаты приводят девушку, но она, разумеется, оказывается типичной северянкой — томной и светловолосой дурой. Когда ей показывают тело, она начинает вопить и не прекращает, пока ее не уносят прочь. Наверное, винить ее не в чем. Некоторое время мы спорим, указывает ли ее реакция на то, что она опознала тело или только голову, либо ее просто сломил безотчетный, но вполне понятный ужас. Затем мальчик-водонос приносит весть, что Елена оправилась настолько, что может подтвердить: тело принадлежит ее любовнику. У него на плече родинка, а под ней — укус, след от ее собственных зубов. Эх, молодежь…

Проклятье! Я смотрю на Гнея, и он вновь пожимает плечами: а чего ты ждала? Легионеры вообще не очень ценят ложные надежды.

Теперь я стараюсь избегать богов и иных духов. Алкмеон Кротонский пишет, что хотя дженнаи и живут, но под углом к нашему миру. Те, кто взаимодействуют с ними, подобны человеку, который ругается с возничим колесницы, катящейся по дороге, и принимает за ярость или мудрость то, что, по сути, является лишь скоростью.

А теперь, похоже, у меня тут собственный дженнай.

Чудесно. Афинаида Карфагенская — специалист по расследованиям, эрекциям и экзорцизму.

Мне готовят рабочее место и приносят кровать. А потом я отправляю всех спать. Не знаю, в какой момент они решили, что я здесь царица, но возражать не собираюсь.

Пока они меня не считают самой Тарсет.

Я читаю, ужинаю, а затем — после бесконечного тысячелетнего заката — наступает ночь. В объятиях прохладной ткани я погружаюсь в полусонный покой, обретаю совершенную ясность одиночества. Я понимаю, что мне, в общем, все равно: смертной или бессмертной рукой был сражен Сципион; точнее, это важно потому, что он напоминает о сыне. Но меня притащили сюда не для того, чтобы свершить месть или открыть истину. Меня сюда притащили совсем для другого дела, и оно куда важнее.

Никто не произнес вслух, но мысль висит в воздухе и заполняет пространство между взглядами. Все они хотят, чтобы я призналась, что могу это сделать, но в то же время боятся этого, ибо если могу, их мир навсегда изменится. Все обретет иной смысл. Взойдет новое солнце.

Им не нужно, чтобы я изгнала джинна. Не нужно, чтобы расследовала убийство Сципиона.

Они хотят, чтобы я его воскресила.

А я не могу. Чудес не бывает.

Но за прошедший день я сотню раз воображала себя заговорщиком и убийцей. Давала себе доступ ко всем ресурсам мира и пыталась подстроить эту смерть так, чтобы получить в итоге то, что увидела. Снова и снова убивала в своей голове Сципиона. И придумала множество годных способов, хватило бы только решительности и времени. Но, проверив эти выдумки в реальности Чертога, я убедилась в их несостоятельности. Нет там ни потайных люков, ни тайников, ни укрытий. В стенах не скрываются острые клинки. Чертог — ровно то, чем кажется: деревянная конструкция с драгоценными украшениями.

Возможно, конечно, что этот дом — часть заговора. От Юлия Марка и Гнея до юного легионера, который определенно встречался с девушками. Все они могут оказаться актерами. Лжецами.

Но изображения Чертога я видела во сне. Расчленение души моего сына на пять частей издевкой смотрит на меня с восточной стены, а такое невозможно.

Этот заговор не принадлежит смертным. События растут из драконьих зубов, а не из семян. Здесь обретается истинный кайрос: мгновение до того, как обрушится волна, от напора которой посторонятся целые миры.

Я — алхимик. Вся наша жизнь — сплошные взрывы. А если бы все и было иначе, другого выхода нет.

Я поднимаюсь, иду в Чертог и пытаюсь изготовить Алкагест.

В Свитке даны очень ясные наставления. Все ингредиенты под рукой, потому что Сципион их заранее подготовил для какой-то своей цели. Чего он хотел, мертвый Сципион? Воскресить своих родителей, возлюбленную? Или под коркой дебошира и пьяницы он оказался ученым, которому знание важнее всего? Жажда познания иногда обретается в самых неожиданных местах. Или он хотел превратить мир в свою игрушку и стать ангелом, а то и богом? И такой человек ни в коем случае не должен получить желаемое, ради нашего общего блага. Воскрешу ли я его, если все получится? Выпью ли, прежде чем вернуть Адеодата? Иначе как я смогу контролировать, кто еще выпьет его и будет претворен заново здесь, в этом доме жрецов и солдат?

Похоже, я — женщина в мире камня и глины, обладающая даром ковать металлические мечи.

Сегодня я собиралась убраться в доме и запечь на медленном огне утку. Почти каждую неделю ко мне приходят местные ребятишки, хоть я их и не зову, чтобы послушать пересказы историй из моей библиотеки. И я им рассказываю, прячу в повествования о приключениях столько полезных познаний, сколько могу. На этот раз я хотела скрепить договор печатью, чтобы они приходили регулярно. Кусочки горячей утки в теплом хлебе должны были облегчить мне задачу. А теперь она испортится — хотя, наверное, если я справлюсь, смогу просто взмахнуть рукой и сотворить утку из чистого воздуха, пусть это и нечестно. Христу, по крайней мере, хватило воспитания просто преумножить хлебы и рыб, а не сотворять их из ничего. Видимо, придется поговорить с уткой и сделать ее опять свежей. Только бы не перестараться, а то она воскреснет.