Ник Харкуэй - Гномон

Я сказал, что мне нравится Z, и это правда, но я признаю, что он в некотором роде хищник. На Меррите несколько лет назад была вспышка. Почти все северное полушарие заразилось и начало строить пещеру — такую же, как эта. Планетное ополчение выступило туда и все зачистило, Z пришлось заплатить компенсацию, но ему плевать: он ведь планета и передовой мыслитель, то есть очень богат. У них там до сих пор случаются эпидемии, но теперь есть вакцина, и она делает свое дело.

Ближайший ко мне Загрей говорит:

— ТысебеполностьюотдаешьотчетвтомчтонаходясьвнутриструктурытыпребываешьвмыслиЗагреяивсечтотывидишьэтомысльставшаяреальностьюивсечтотампроисходитэтосоннотыплотьаплотьможетпострадатьилиизменитьсякаквпрочемиразумноэтокудаболеесмутнаятемадляобсуждениясомножествомпеременныхисубъективныхоценокчтоидеальновоплощаетпогонюзабесполезнымзнанием?

Да, никто не понимает, что это значит, если только не был здесь прежде.

— Да.

Инстанс пожимает плечами и отворачивается. Кажется, Z что-то с собой сделал с того времени, как я был здесь в последний раз, что-то ожидаемо безумное. Я чувствую изношенность его структуры как помехи в моем собственном потоке мыслей. Думаю, по сути, он провел частичное иссечение мозолистого тела; оно по-прежнему соотносится с его личностью, бессознательным по всем его инстансам, но не у всех теперь есть доступ к непосредственным мыслям друг друга. Он максимально приблизился к отколу, а затем остановил процесс, чтобы побыть в собственной компании, поговорить с собой, не осознавая, что именно сам себе скажет. Соблазнить себя самого. Убить себя самого. Это очень похоже на Z. Тут всё сложнее, запутанней. Какой-то доплеровский эффект, словно он приближается и удаляется одновременно, сжимается, когда говорит, и расширяется, когда слушает. Нет. Не так. Да, именно так.

Обратная связь. Я слышу себя в зеркале не до конца ассимилированного мозга, и этот эффект усиливается эхом в пещере отступающего сознания Z. В любом другом месте тебе дадут чистый инстанс, но не здесь. Здесь он теплый и влажный, богатый переходами, и биологическое облако раздраженно трепещет, не находя привычного присутствия родителя. Я уже забыл, как ненавижу предварительные прикосновения.

Я иду дальше и вглубь. За пещерой раскинулся пейзаж — такой же белый, как сама пещера, даже деревья все белые. Не знаю, как это устроено. Может, я вижу мир в другой длине волны. Может, Z хочет, чтобы я так его видел. Или вообще это никак не связано со светом, просто Z перевел мир на другой первичный источник энергии.

Некоторое время я иду по колышущимся полям кукурузы. В зарослях резвятся животные с молодняком, набирают вес. У подножия деревьев, обрамляющих кукурузное поле, лежат плоды, и я вижу мух, мух едят пауки, а пауков — птицы, птиц — что-то маленькое, хитрое и зубастое, но лица его я не вижу, оно прячется, и все они бледные почти до прозрачности, как рыбье брюхо. Да и я сам тоже: странное белое лицо, белая кожа, длинные руки и ноги. Андрогинное тело будем пока считать любезностью.

Сладковатый запах течет среди стеблей кукурузы, так что слюнки текут. А потом я слышу крик, радостное приветствие и вижу симпатичного юношу, который машет мне с ветви дуба, возвышающегося над садом.

— Не сходи с тропы.

— Я и не собирался.

— Это к лучшему.

Я не схожу с тропы. Нельзя сходить, если ты не идиот. Сколько раз нужно это услышать — в каждой сказке, какую тебе рассказывали? Не сходи с тропы. Юноша смеется и машет мне вслед. Что-то плотоядное рычит в зарослях за приманкой.

Для чужаков Загрей кажется преданным одной цели — выяснить, кто ты такой. Если позволить себе отвлечься, события станут все более дикими, чтобы выявить, каковы твои настоящие базовые ценности. Однажды я видел, как за целым отрядом посетителей с Линдхольма погнался тигр и разорвал их на части, потому что они не могли решить, сотрудничать или спасаться — выбрать между социализацией и личными потребностями. За это Загрею пришлось заплатить солидную компенсацию, поставить новые тела и целый особняк, и еще много всего по статье возмещения убытков. Когда они уезжали, обещали скоро вернуться. Загрей пообещал, что в следующий раз они смогут быть тиграми, и думаю, это стало верным залогом того, что они никогда не вернутся — если только не они сейчас там, в траве. Возможно, некоторые из них до конца не ушли.

— Z, мне надоело. Ты меня звал, я здесь. Что происходит?

Снова бабочки, от ладони до шеи. Что это? Похлопывание по спине? Эротическая увертюра? Или просто эхо?

— Ну хватит. В чем депо?

Разговорная речь, простые слова. Обычная болтовня, потому что, если мы не друзья, значит, мы что-то другое, чему еще предстоит дать определение. Не хочу стать объектом следующего дознания, его увлечением. Он — отличный собутыльник, но лечиться к нему не пойдешь.

Z не отвечает, но я чувствую его у себя на плече, он смеется тучей красных бабочек-адмиралов, кашляет мотыльками. Он что-то сделал. И все плохо.

Я заворачиваю за угол и внезапно оказываюсь в деревне, где на похоронных дрогах посреди площади лежит женщина: белая женщина, на коже начерчены черные полосы так густо, что ее нагота становится неважной или незаметной. Нет, не начерчены — выгравированы. Высечены. Нет. Это не полосы на теле. Это швы.

Ее рука шевелится, снова, затем она потягивается. Потягивается, изгибается, и швы расходятся. Жабры? Загрей сделал себе тела с жабрами? Тут что, скоро будет потоп? В этом дело?

Но нет. Не в этом. Она снова наклоняется вперед, и на теле открывается новая полоса — алая и широкая; другие тоже теребят свои тела, и на них открываются разрывы, как павлиньи перья, так что внутренности видны при движении. Я молча смотрю. Белые органы, белая кровь.

Они танцуют. Я слышу, как с легкими шлепками на землю опускаются их стопы; легкие выдохи, когда они подпрыгивают и кружатся друг с другом; новые разрывы открываются и закрываются на телах; проблески цвета в общей серости. Человеческое тело — вещь вполне совершенная, сбалансированная и сильная, способная работать на довольно разнообразном и даже дешевом горючем, чтобы производить сознание. Удивительно. В менее высокотехнологичном контексте — до победы над инфекциями или сразу после крушения системы антибиотиков — или если ты в детстве смотрел много медицинских сериалов, отверстия в человеческом теле означают смерть, трагедию, внештатное происшествие. Здесь не так. Нет ни разорванных кровеносных сосудов, ни тревожных криков. Эти тела для того и изготовлены, они исполняют свое предназначение на славу. Потом танец прекращается, и они расходятся по домам, вот и всё. Будто часы с кукушкой через минуту после ровного часа.