Йен Макдональд - Вишну в кошачьем цирке

А какой город! Помимо Старого Дели и Нью-Дели, помимо Еще Более Нового, Гургаона, и чудесных новых пригородов Сарита Вихар и Колоний новых друзей, возводился Супер-Нью-Дели. Невидимый Дели, Дели данных, и цифр, и софта. Дели распределенный, сетевой, Дели, сотканный из кабельных и радиоузлов, неосязаемый Дели, вплетенный в улицы и дома материального города. Странные новые люди жили тут: просчитанная на компьютере труппа исполнителей «Города и деревни», всепобеждающей мыльной оперы, которая, при полной своей искусственности, была более реальна, нежели сама жизнь. Это были не просто персонажи, приковывающие к себе наше внимание. Гениальность постановки состояла в уверенности компьютерных актеров в том, что они играют и существуют отдельно от своих персонажей, и их сплетни и скандалы, романы и свадьбы для большинства из нас значили больше, чем те же истории из жизни друзей и соседей. Другие замечательные существа проносились мимо нас и сквозь нас на наших улицах и площадях — ИИ: пантеон искусственных разумов, обслуживавших наши нематериальные потребности, от банковских и юридических услуг до ведения домашнего хозяйства и функций личного секретаря. Находясь везде и нигде, они были сущностями уровней и иерархий; высококачественные ИИ устремлялись через подпрограммы в маломощные мониторы и процессоры; множество из них, имея интеллект уровня восьми десятых (разум бродячей свиньи), посредством связей и ассоциаций переходят на первый уровень — интеллект обезьяны, далее те вновь объединяются, достигая высшего, второго уровня, в семидесяти процентах случаев неотличимого от человеческого. А за ними, по слухам, шел путающий третий уровень: интеллект человека и выше. Кто в состоянии понять подобное существование, наличие множества частей, не обязательно распознающих друг друга? Джиннов, этих древних обитателей их любимого Дели, понимали; и тех, кто был еще старше их, — богов. Прекрасно понимали. И в городе материальном возникали новые касты. На наших улицах появился новый пол, словно низвергнувшись с небес, ни мужской, ни женский, агрессивно отрицающий компромиссы прежних хиджра [12] Хиджра — социальная группа людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией, сформировавшаяся на стыке исламо-индуистской традиции. . Они называли себя ньютами. И затем, конечно, были такие, как я: улучшенные еще на стадии яйцеклетки и спермия. наделенные чрезмерными талантами и едва различимыми недостатками: брахманы. Да, я был дитя среднего класса, привилегированный генетически, но Дели был приготовлен для меня, словно свадебный пир. Это был мой город.

Дели любил меня. Любил меня, любил всех брахманов — моих братьев и случайных сестер. Мы были чудом, фриками, легендой, аватарами. Мы могли ничего не делать, мы были потенциалом Авадха. Те, перворожденные, были случайностью рождения, мы, брахманы, — истинными «братьями Авадха». У нас даже был собственный комикс с таким названием. При столь необыкновенных генетических задатках мы сражались с преступностью, демонами и почитателями Бхарата. Мы были супергероями. Это прекрасно продавалось.

Вы можете подумать, что я — вполне беззаботный бутуз, созданный генной инженерией представитель высшей расы, барахтающийся в своем детском креслице-качалке и жмурящийся в лучах солнца, льющихся сквозь стеклянные стены нашего пентхауса. И ошибетесь. Пока я лежу, моргая и хихикая, нервные связи в моем спинном мозге, мозжечке и области Брока [13] Область Брока — область в лобной доле коры головного мозга, где находится речевой центр. образуются со сверхъестественной быстротой. Этот поток света, этот ливень серебряных звуков быстро дифференцировался на предметы, звуки, запахи, ощущения. Я видел, я слышал, я чувствовал, но пока еще не мог понять. Итак, я устанавливал связи, выделял принципы, следил, как мир вливается через мои органы чувств и далее растекается по нейронам в виде древа, паутины, сетей, конфигураций. Я сформировал внутреннюю астрологию и, исходя из нее, еще до того, как смог назвать собаку «собакой», кошку «кошкой», а маму «мамой», постиг взаимосвязь вещей. Мой взгляд на вещи был шире, намного шире. Это действительно было моей настоящей сверхспособностью, сохранившейся и по сей день. Я никогда не мог перенестись в Шри-Ланку повелением мысли или поднять гору усилием воли, я не владычествовал ни над огнем, ни над громом, ни даже над собственной душой, но я всегда был в состоянии с одного лишь взгляда распознать целое, абсолютное и всеобщее.

Кстати, о наименованиях. Мать впервые тогда поняла, что в благодеяниях доктора Рао таится и своя ложка дегтя. В тот день званый ужин проходил в доме Деви Джохар, мамаши удивительного Вина. Он был там, бегал вокруг в своем костюмчике от SonSun из Лос-Анджелеса вместе с пытавшимися не отставать от него ИИ. Шив играл в саду на крыше с остальными не-брахманами, счастливыми и вполне довольными своими ограниченными, неусовершенствованными возможностями. Как быстро осыпалась с него позолота после моего рождения! Что до меня, я сидел в своем детском креслице, лепеча и во все глаза разглядывая золотых мамочек. Я знал про ревность Шива, хотя у меня еще не было ни слов, ни эмоционального языка для нее. Я видел это по множеству косых взглядов, по тому, как он садился за стол и ездил в машине, как плелся вслед за нянюшкой Менакши, проталкивавшейся с моей коляской по торговому центру, по тому, как он стоял подле моей кроватки и долго и пристально смотрел на меня. Я чувствовал ненависть.

Вин спросил у Деви разрешения выйти и поиграть с остальными в саду. Пожалуйста.

— Хорошо, но только не хвастаться, — предупредила Деви Джохар. Когда он ушел, Деви скромно скрестила ноги в лодыжках и сложила руки на коленях. — Мира, надеюсь, ты не обидишься на меня за эти слова, но твой Виш — он ведь еще не говорит. В этом возрасте в словаре Вина было около двух сотен слов, и он неплохо владел синтаксисом и грамматикой.

— И разве он не должен по меньшей мере ползать? — спросила Уша.

— Сколько ему, год и два? На вид ему немножко… меньше, — подхватила Киран.

Моя мать разразилась слезами. Сказались бессонные ночи и укачивания, и шиканья, подмывания, и писк, и хныканье, усталость, о да, усталость, но худшее из всего — это грудное вскармливание.

— Грудь? После года? — Уша пришла в ужас. — Я хочу сказать, я слышала, будто некоторые матери дают грудь годами, но ведь это в деревнях, или же мамочки, которые слишком любят своих сыновей.

— Соски у меня багровые, как шелковица! — плакала моя мать. — Видите ли, ему пятнадцать месяцев, но биологически не больше восьми.

Мне предстояло прожить в два раза дольше, но взрослел я вполовину медленнее. Младенчество было долгим, затянувшимся рассветом, детство — нескончаемым утром. Когда Шив пошел в школу, я только-только начинал ходить. К студенческому возрасту у меня все еще была физиология девятилетнего. Взрослость, зрелость, старость виделись мне столь далекими на великих просторах моего жизненного пути, что я не смог бы отличить насекомое от города. В те прекрасные дни я лишь вступал в свою жизнь, достаточно долгую, чтобы стать частью истории; как младенец я был для матери сущим кошмаром.