Алексей Кацай Спейсер - Тарзанариум Архимеда

Пули рикошетили и ударялись в стенки колодца, вздымая на них облачка серой пыли. Тоже серо-металлической по цвету. А ртутное создание крутнулось на месте и его луч вздымающейся спиралью начал раскручиваться над обломками провала. Два раза Хастон увернулся от нее и, поняв, что в третий раз этого не удастся, схватился за линь, вытаскивая из зоны лучевого обстрела свое тяжелое тело.

А луч еще раз обошел по кругу тесное, ставшее мгновенно неимоверно жарким, пространство, остановился над головой Маккольна и начал медленно опускаться к его перекошенному лицу.

— Не-е-ет!!! — заорал тот, выворачивая из горла слизь и пену. — Нет! Дик, останови его! Останови!..

Но Хастон, вцепившийся в раскачивающуюся веревку, уже ничего сделать не мог. Он мог только с ужасом наблюдать за тем, как, задымившись, вспыхивают светлые волосы Маккольна, смешивая свой горелый смрад с вонью загоревшейся материи. Как обугливается лицо с судорожно раскрытым ртом. Как лопается кожа, а ртутное тело в кровавом сиянии прожигает череп, разбрызгивая, сразу же запекающуюся, кровь и постепенно исчезая в поджаренной массе вывалившегося мозга.

Больше на это Дик смотреть не мог. Он лихорадочно засучил руками, выбираясь из колодца, переполненного одичавшим кошмаром, перевалился через его зазубренный край и вырвал прямо на пыльную, выжженную солнцем, землю. Каменистый склон стекал в безлюдную равнину и Хастон был один, совсем один на этой, забытой богом, планете.

Она была одна, совсем одна на этой, богом забытой планете. Владивосток оказался городом пыльным и каким-то недостроенным. И в архитектурном, и в житейском смысле. А до родного Гременца было почти восемь тысяч километров. И все это пространство, протянувшееся через два огромных материка, тоже было совершенно недоделанным. Если не в смысле недостроенности, то уж неустроенности — точно.

Руслана украдкой посмотрела на свои пальцы. Они уже не дрожали. Все-таки, брать себя в руки она научилась. Отец научил. Милый, добрый папа!.. С которым она познакомилась только тогда, когда ей стукнуло пятнадцать, а Андрея Владимировича Барбикена выпустили, в конце концов, из воркутинских лагерей. Был самый разгар перестройки, в воздухе носился запах свободы — во всех смыслах свободы — и взъерошенная девчонка-подросток, затянутая в черную кожу и обвешенная металлическими цепями, недоверчиво разглядывала худого, какого-то высушенного, мужчину, неуверенно замершего на пороге их квартиры.

— Ну, здравствуй, дочь! — сказал он тогда.

И вот это мужское «дочь», а не бабушкино сюсюкающее «внученька», не жалеющее дедово «дочка», поразило тогда Руслану. Словно ее, растерянную, вдруг крепко сжали крепкие мужские руки. Надежные руки. Маминых она не знала. Мама умерла, когда ей было всего полтора года.

Вздохнув, Руслана посмотрела в конец коридора. Где там, за стеной, раскинулась панорама под красивым названием «Бухта Золотой Рог». Море у Владивостока было гораздо симпатичнее города. «Не море никакое не Японское, — поправила себя Руслана, — а океан». Тихий океан. Pacific Ocean. Ocean of Pacific. Мирный океан. Океан мира. Распахнутый, как небо, и к суматошной Америке, и к беспечным полинезийским островам, и к далекой, немного таинственной, Австралии.

Эта распахнутость была похожа на начало бесконечности. И Руслана Барбикен зябко передернула плечами, представив себя балансирующей на краю этой самой бесконечности вместе с домами, трамваями, сопками и, вскинувшем к ней руки, горнистом памятника борцам за власть Советов в Приморье. На каком же еще краю она сама балансировала? Сейчас ей это объяснят.

Девушка взглянула на часы: в краевом отделе ФСБ она находилась уже около пяти часов. Экипаж давно отпустили, только вот ее маринуют, то вызывая в кабинет, то прося подождать пару минут в коридоре. Ну, как же — иностранка!.. Пятнадцать минут назад Руслана не выдержала и высказала все, что думает по этому поводу заезжему московскому чину, срочно, наверное, прилетевшему из столицы.

Нет, ну надо же было так вляпаться на третьем же рейсе!.. А Жан-Пьер, отдублировав своего земляка-«кристалла» с двадцать седьмого «Союза», давно, наверное, уже во Франции и совсем забыл об украинской девчушке, которую его отец, по просьбе ее отца, просил устроить на работу в российские космические структуры. Не вышло… А сам «Союз-27» до сих пор пристыкован к «Миру», но, поговаривают, что его сменный экипаж готовится к возвращению с орбиты.

Стюардесса авиакомпании «Ориент Авиа» Руслана Барбикен прикрыла глаза. Эх!.. Кто сказал, что жизнь человека напоминает полосатую зебру, чередующую белые и черные полосы? Ее жизнь после окончания института напоминала, скорее, шкуру пантеры Багиры из мультика про Маугли. Такая же угольно-черная. Без просвета.

В коридоре послышались тяжелые шаги, замершие возле кресла, в котором сидела Руслана. «Чего надо?» — хотела было раздраженно кинуть она, открывая глаза, но успела заметить только широкую мужскую спину, исчезающую за дверью кабинета, из которого она вышла десять минут назад. Дверь хлопнула, но не закрылась и немного отошла в сторону, оставив неширокую щель. Руслана непроизвольно напрягла слух: если ее тут за шпионку-диверсантку держат, то и она будет играть по их правилам.

— Привет, батя! — едва расслышала она. — Что это у тебя за красавица под дверью сидит?

— А, мелочевка! Стюардесса одна.

— Вижу, что не две стюардессы. Сексот, что ли?

— Да какой к черту сексот! Зелень она еще подкильная, как ты выражаешься. Так, знакомства неправильные имеет. И видит то, чего видеть не нужно. К тому, гражданка сопредельного государства.

— Это какого такого сопредельного?

— Украины.

— Ха, нашел государство! Курица — не птица, Хохляндия — не заграница.

— Угу, угу… Именно так, Олег, в мое время про Польшу говорили. А в твое время, заметь, поляки проживают в самой, что ни на есть, загранице. Потому как бдительность теряем.

— Это я бдительность потерял, товарищ полковник, когда разрешил тебе с твоими друзьями-товарищами пообщаться. А они тебя — раз! — и в оборот. Помогите, мол, Анатолий Петрович. А ты ведь на пенсии. И не к ним, а ко мне в гости приехал.

— Да у них людей не хватает…

— Мозгов у них не хватает. Людей, батя, не хватает у меня. А после вторника [18] Во вторник, 17 августа 1998 года в России произошло обвальное обесценивание национальной валюты. , к тому же, может и денег не хватить. Ты когда мне остатки перекачаешь?

— Не тебе, Олеженька, а «Дальтуру». Ты пока еще не директор. Да и совладельцем станешь только через меня. И уступлю ли я тебе свою часть, от твоего поведения зависит.