Любен Дилов - Научная фантастика

Я полетел вторым, тоже на шесть месяцев. С недельными интервалами после меня вылетели Крейтон, Мегов, Мельконян, Финци. Целый год мы провожали и встречали друг друга без осечки в разных концах полигона. Наши впечатления совпадали почти полностью. Мы действительно будто падали с нераскрывшимся парашютом, чувствовал и ускорение, разве что не свистел навстречу сгустившийся воздух в темном туннеле, стены которого далеко и бледно светились смутно различимыми цветами радуги. Видимо, это было нечто вроде эффекта Допплера на временно-пространственном фоне Вселенной. Я назвал бы это падение иначе — туннель как будто всасывает пилота с силой, мощность которой невозможно определить, и легко выплевывает в другом конце в определенное время. Падаешь шесть секунд, и ни мозг, ни чувства не прекращают нормальной работы в эти секунды, которые уносят тебя на шесть месяцев вперед. В последнюю миллионную частицу шестой секунды парадоксальное движение, по-видимому, превращалось в движение обыкновенное, но удар был таким коротким, что затухал в металлической поверхности скафандра. Он ощущался как электрический удар ничтожного напряжения. Сумасшедшие ощущения налетают потом. Сами подумайте: считаешь в уме от двадцати одного до двадцати семи, а посмотрев на циферблат хронометра, видишь, что прошло шесть месяцев.

После того, как вся группа хрононавтов слетала в будущее, мы начали изводить ученых. Поддавшись нашему бурному нетерпению, они решили отмахнуться от некоторых немаловажных соображений. Несмотря на круглосуточные исследования, никто еще как следует не знал, что происходит в наших организмах во время полета. Шестимесячные и восьмимесячные пробные прыжки не оставляли заметных следов в организмах людей вроде нас, привыкших ко всяким испытаниям. Просто необходимо проверить, настаивал Тюнин, все так же напирая на свою немножко показную готовность к самопожертвованию. Просто необходимо! И упрямо развивал элементарнейшую гипотезу безопасности полета: человечество давно умиротворилось и поумнело, и не может быть, чтобы оно за следующие сто лет успело каким-нибудь неблагоразумным образом покончить с собой. Прогнозы о положении нашей планеты в солнечной системе тоже не предвещают катаклизмов, способ приземления безопасный… Так что, твердил Тюнин, пусть даже наши внуки отказались от этого способа передвижения и вернуть меня некому, если случайно не угожу в жерло вулкана, то через сто лет буду спокойно ждать старости, вам же легче будет.

И он полетел. С музыкой, криками „ура“ и полным карманом посланий к правнукам. Теоретики вычислили: если сто двадцать минут полета на сто лет вперед равняются стольким же минутам субъективного времени, Тюнин приземлится в будущем моложе тех, кому придется отправлять его обратно. А если его не смогут вернуть, то Тюнины-младшие, близнецы, которые только-только начали ходить, через сто лет глубокими старцами выйдут встречать отца и будут дивиться, что ему всего тридцать шесть лет. На всякий случай точно на сто двадцатой минуте после колоссального взрыва, потрясшего окрестности, мы инсценировали его встречу. Вышли на полигон опять-таки с криками „ура“ и с музыкой, в коротких штанишках и с плакатами вроде „Добро пожаловать, прадедка!“ „Как насчет простаты?“ и прочее в том же духе. Не скажу, чтобы было особенно весело, хотя мы орали до хрипоты. Перед лицом неизвестности — а уж большей неизвестности и вообразить нельзя! — праздник как-то не получился.

Начали ждать, а ожидание — дело и вовсе не веселое. Хорошо еще, что ждали недолго. Одиннадцать дней. Его нашел вахтер позади здания главного управления. Мы узнали его по вымазанному глиной скафандру, в котором оказалось тело полумертвого старика. В больнице ему с трудом продлили жизнь на несколько часов. Из них он был в сознании всего минуты. Говорил несвязно, а может, так нам тогда показалось. Рассказывал о каких-то лесах и полянах, о львах и обезьянах, которые с любопытством глядели на него, а потом кто-то вдруг подмял его под себя и больше он ничего не помнит, кроме того, что опять бесконечно долго летел в уже знакомом радужном туннеле. Посланий к правнукам в кармане надувного скафандра не оказалось. В ответ на настоятельные вопросы — давал ли он их кому-нибудь, лазил ли кто к нему в карман — он лишь слабо мотал головой на дряхлой шее. Его голова покачивалась в тяжком старческом недоумении до тех пор, пока он не умер.

Можно было не верить бреду насчет львов и обезьян, потому что встроенная в скафандр миниатюрная камера совсем ничего не запечатлела. Но ведь он прилетел! Наши трансляторы не могли его доставить обратно, значит, кто-то его вернул! Если в силу непредвиденных обстоятельств его полет пошел по замкнутому слегка деформированному пространственно-временному кругу протяженностью в сто лет, его старение можно было хоть как-то понять. Выглядел он, как стотридцатилетний старик на смертном одре. Однако Тюнин твердил, что полет был прерван, что бродил по лесу, через поляны, что видел солнце и животных, открывал шлем и дышал натуральным воздухом. В животных и лес мы не верили, но в минуты доказанно ясного сознания он уверял, что разграничивает оба полета и даже помнит, что думал и чувствовал при возвращении.

Подробностей он, к сожалению, рассказать не успел. Ни искусственное сердце, ни искусственное питание мозга не смогли предотвратить быстрый распад внезапно одряхлевшего организма.

Единичный опыт ничего не доказывает — это знают даже ученые. Нас, профессиональных испытателей, участь Тюнина потрясла, но не испугала. По крайней мере нас ждет смерть в собственном времени, среди друзей. За Тюниным по списку с самого начала шел я, но вместо меня послали Крейтона как самого молодого в группе. Надеялись, что если он вернется таким, как Тюнин, то поживет годик-другой или хотя бы месяц, а значит, и расскажет побольше. Еще полгода ковырялись в трансляторах, перенастраивали их, чтобы не получилось гипотетического круга в пространстве, а в это время усиленно омолаживали Крейтона всякими процедурами. Естественно, омолаживали и нас вместе с ним. В этом отношении медицина довольно далеко ушла вперед, и мы в самом деле начали походить на двадцатилетних мальчиков, но эти „мальчики“ уже не размахивали плакатами, провожая товарища в очередной полет.

Крейтон не вернулся. Ни на одиннадцатый день, ни на одиннадцатый месяц. Его не обнаружили ни на полигоне, ни на всем земном шаре, который был извещен, что при встрече со странным, никому не известным стариком, который, возможно, будет рассказывать о львах, обезьянах, допплеровом туннеле и жизни потомков, следует сообщить туда-то. Человечество тут же обнаружило множество странных стариков, жаждущих славы. У всех у них были припасены чудесные, совершенно свежие воспоминания о будущем, некоторые даже рассказывали, как сражалась со львами в допплеровых туннелях, но ни один из них не оказался Крейтоном. Может быть, эти самые любознательные львы будущего все-таки сожрали его?