Любен Дилов - Научная фантастика

Могу это сказать совершенно спокойно, потому что я — единственный житель Земли, который видел их. Не думайте, господин Генеральный секретарь, что это была какая-то встреча или контакт. Наша наука ничего о них не знает, кичится глубокомысленными терминами и только усугубляет пропасть наших заблуждений.

Я видел их. Точнее, понял, что это они. Убежден, что встреча была случайной — так охотник случайно встречает свою жертву в лесу. Он не стремится к ней, но, встретив, принимает это как факт (шанс) и действует сообразно условиям. Почему я так думаю? Они не стремятся к встрече с нами, господин Генеральный секретарь, просто-напросто потому, что не понимают нас. Они не знают, что мы собой представляем. Они не хотят этого знать. Для них мы всего-навсего случайность, маловероятное, но возможное явление. Они хотят найти своих братьев по разуму, так же как мы хотим найти своих.

Мы встретились случайно. Но разве поймешь, что перед тобой находка, если ничего подобного не искал? Любая разумная деятельность начинается с вопроса: что это такое? Значит, прежде всего нужно сформулировать вопрос, а уж потом на него отвечать. Но чтобы задаться таким вопросом, „это“ должно привлечь твое внимание. Мы не привлекаем их внимания, господин Секретарь. Они вообще не задаются подобными вопросами относительно нас.

Они нашли меня, хотя и не искали. А когда находишь нечто такое, чего не искал, не знаешь, что с ним делать, правда? Они не знали, что делать со мной. Я не был их целью, и для меня у них не было выработанной стратегии. Они и не подозревали, что я могу представлять собой нечто, способное участвовать в их игре. Они даже не предполагали, что я — то самое нечто, о котором они, вероятно, давно думают и пишут. Их критерии, очевидно, совсем иные и не совпадают с нашими.

Когда ты нашел нечто, чего не искал; когда не знаешь, что же такое нашел; когда не знаешь, что делать с этим нечто, потому что не знаешь, что оно такое; и, наконец, когда в довершение всего даже не понимаешь, что это — нечто, что тогда происходит, господин Секретарь? Тогда ты поступаешь неразумно, не так ли?

Однажды он наткнулся на нее у реки: она сидела на изящной пластмассовой табуреточке, уставившись на поплавок. Она не слышала его приближения, и он, осторожно подкравшись, долго наблюдал за ней, любуясь волосами, образующими светящийся ореол на фоне заката, и мягким окатом плеч.

— Удачи вам, доктор Веселова!

Она вздрогнула несколько нарочито, будто не ожидала его появления, но улыбнулась (хотя, честно говоря, улыбка ей совсем не к лицу!) и словоохотливо принялась объяснять, что рыболов она опытный, рыбной ловлей занимается с тех пор, как себя помнит, и с гордостью показала кучку форелек, широко разинувших рты. Оказывается, она не знала, что его дом где-то тут поблизости. Никогда и не предполагала, честное слово, Медухов, совершенно случайно… Потом они брели вдоль реки, говорили о разных вещах, но прежде всего о здоровье, об этих самых отвратительных систолах и диастолах и бог знает о чем еще. Они шли рядом — мужчина и женщина, но женщиной была не одноглазая чешуйчатая Джульетта, а та, у которой все было в изобилии, а больше всего — желания предложить это изобилие.

Он уже не помнит, как все случилось, как он объяснил ей мучительное желание одинокого мужчины, не помнит, что она ему ответила (что-то насчет расовой чистоты самцов) и каким образом его рука оказалась у нее на талии; вероятно, сам того не желая, он ощутил тепло ее согретого солнцем тела, что-то пробудилось в нем, окатило мощной волной, одолело… Потом все закружилось — верхушка дуба, затем — уже совсем близко — трава, глаза доктора Веселовой, уже не такие строгие и не такие холодные, беловатый пушок над губой, горькие от какой-то травы губы. И только он ощутил в себе какое-то подрагивание, как перед стартом, как она оттолкнула его, вскочила, оправляя ладонями смятую юбку, и сказала строгим голосом врача:

— Держите себя в руках, Альфред. Вы не мужчина.

— Что?!

— Да, Альфред. Я ваш врач и отлично знаю, что говорю.

И тогда она рассказала о шраме, тонком, чуть приметном шраме в паху. Она обнаружила его случайно во время осмотра. Тонкая работа. Нейтроноскопия подтвердила, что это в самом деле шрам — след хирургической операции. Вероятно, удален один из производителей андрогенов. Потому-то я и поверила в чудовище, Альфред, потому и была уверена, что это не галлюцинация, сказала доктор Веселова. Я видела шрам от операции. Ее не мог сделать земной хирург.

Альфред молчал. Они закурили, повернули обратно и пошли вдоль реки, туда, где стояла ее машина. Оба молчали. Только раз она попыталась взять его за руку, но он решительно отступил в сторону. Так они и шли, порознь и хмуро, а у самой машины она деловито поцеловала его, села за руль, повернула ключ и в последний момент, нажимая на педаль, небрежно, нарочито служебным тоном, бросила:

— Приеду через три дня. Насовсем.

Ты помнишь, как бросился в дом, пиная двери, все девять дверей, которые нужно было преодолеть, чтобы попасть в ванную, а потом долго стоял перед зеркалом, всматриваясь в тонкий, белесый, почти невидимый шрамик, который оставила твоя неземная Джульетта, когда после поцелуя ты впал в блаженное беспамятство: оставила как знак вечной любви, как обещание верности.

Через три дня доктор Веселова переехала к тебе и стала просто Антонией.

Я не стану рассказывать о встрече и ее последствиях. Все зафиксировано в документах Фонда „Спейс рисерч“ и на моем теле. Важнее другое: имею ли я право их обвинять? Нет, господин Секретарь. Я не имею на это права и не обвиняю их. Чтобы правильно расценить их поведение, я должен исходить из их логики. Чтобы понять, чего они хотели, я должен думать, как они. Нельзя говорить о вине, если не знаешь, что и кому ты сделал, если не понимаешь, зачем ты это сделал.

Конечно, я могу строить догадки, подобно дереву, когда в него вгрызается пила. Но имеют ли эти гипотезы хоть какую-то ценность? Дерево надеется стать скульптурой или хотя бы бумагой. Может ли оно понять, что попросту ненужно? Ненужно нам?

Звонкоголосая моя Мортилия, с тоненькой, как у синички, шейкой. Золотой мой колобочек, ты хочешь коснуться солнышка, а сама заплетаешься в траве. Не ходи туда, болтушка, упадешь в бассейн. Держись за мой палец и давай погуляем с тобой, как положено отцу с дочерью. Рядом с тобой я становлюсь другим, вырастаю в собственных глазах, будто за мой палец держится весь мир, словно я веду за собой будущее, и я благословляю „Спейс рисерч“ за то, что меня вышвырнули за борт, иначе у меня никогда не было бы тебя. Все, что ты видишь, — собственность Фонда, у меня же ничего нет, кроме тебя, моя Мортилия. Перестань ты плакать, маме некогда. Я не могу тебя накормить, не умею, но зато как я тебя люблю! Эх ты, глупышка, ничего ты не понимаешь!