Ричард Морган - Видоизмененный углерод

Как бы непроизвольно развернувшись, я увидел, что Банкрофт смотрит на меня с непроницаемым выражением. Какое-то время он молчал, а когда заговорил, в голосе не прозвучало никаких интонаций.

— Ковач, вы когда-нибудь кончали женщине в лицо?

На самом раннем этапе подготовки новобранцев Корпуса чрезвычайных посланников учат не давать выхода эмоциям. Но все же иногда особенно сильный заряд пробивает доспехи, и реальность становится рассыпавшейся мозаикой, никак не желающей собраться в цельную картину. Я начал изумленно раскрывать глаза, но вовремя спохватился. Этот человек, чей возраст превосходил всю историю человечества на моей родной планете, задал такой вопрос. Я чувствовал себя так, будто он спросил, приходилось ли мне когда-либо играть с водяными пистолетами.

— Гм… Да. Видите ли… гм… такое происходит, когда…

— Женщине, которой вы заплатили?

— Ну, иногда. Вообще-то я не любитель… — Я осекся, вспоминая самозабвенный хохот его жены, когда мой член взорвался у неё во рту, обдав лицо спермой, словно пеной из бутылки шампанского. — Сказать по правде, я не помню. Не могу сказать, что я стремлюсь к удовольствиям такого рода…

— Как и я, — отрезал стоявший передо мной мужчина. На мой взгляд — чересчур выразительно. — Я просто привел это в качестве примера. У всех нас есть желания и страсти, которые лучше сдерживать. Или по крайней мере не давать им выход в культурном обществе.

— По-моему, нельзя противопоставить культуру эякуляции.

— Вы прибыли из другого мира, — задумчиво промолвил Банкрофт. — У вас на Харлане молодое, дерзкое, колониальное общество. Вы понятия не имеете, как обтесали нас здесь, на Земле, столетия традиций. Молодые духом, те, в ком жила страсть к приключениям, покинули нашу планету всем скопом. Остались вялые, послушные, ограниченные. Это происходило у меня на глазах, и тогда я этому радовался, потому что так было проще создавать свою империю. Но теперь я начинаю задаваться вопросом: а стоило ли это цены, которую пришлось заплатить? Наше общество замкнулось в себе, стиснутое нормами поведения, перестало идти вперед, остановилось на старом и знакомом. Непреклонная мораль, непреклонные законы. Закоснелые декларации ООН распространились на Вселенную, став, — он сделал красноречивый жест, — чем-то вроде надобщественной смирительной рубашкой, и, пока межзвездные корабли ещё находились в пути, возник Протекторат. Так что, когда первые из них приземлились на планетах, хранившиеся там люди, очнувшись, увидели вокруг себя тщательно подготовленную тиранию.

— Вы говорите так, будто находились вне происходящего. Обладая такой прозорливостью, неужели вы не можете освободиться от оков?

Банкрофт усмехнулся.

— Культура общества подобна смогу. Живя в ней, приходится её вдыхать. А это неизбежно ведет к заражению. Что означает в данном случае свобода? Свобода извергать семя на лицо и грудь жене? Свобода заставлять её мастурбировать передо мной, делить её плоть с другими мужчинами и женщинами? Двести пятьдесят лет — это очень большой срок, мистер Ковач. Времени достаточно для того, чтобы рассудок оказался заражен самыми разнообразными грязными, похотливыми фантазиями, щекочущими гормоны каждой новой оболочки. И это при том, что более утонченные чувства становятся чище и благороднее. Можете ли вы представить, что происходит с эмоциональными узами за такой долгий срок?

Я раскрыл было рот, но Банкрофт поднял руку, призывая к молчанию. Я подчинился. Не каждый день приходится выслушивать излияние души, насчитывающей несколько столетий, а Банкрофта сейчас словно прорвало.

— Нет, — ответил он на свой вопрос. — Сколько вам лет? Подобно тому, как ваше общество слишком молодо, чтобы постичь жизнь на Земле, так и ваш жизненный опыт не может подсказать, что значит любить одного и того же человека в течение двухсот пятидесяти лет. В конце концов, если человек выдержит, если сможет пройти ловушки скуки и самодовольства, то, что у него останется, будет не любовью. Скорее это что-то вроде благоговения. Так как же состыковать это уважение, это благоговение с грязными желаниями, испытываемыми плотью, которую носит в данный момент этот человек? Так вот, уверяю вас, сделать это невозможно.

— И вы вместо этого даете выход эмоциям, общаясь с проститутками?

Усмешка вернулась на лицо Банкрофта.

— Не хочу сказать, что я горжусь собой, мистер Ковач. Но нельзя прожить так долго, не принимая себя в каждой грани, какой бы нелицеприятной она ни была. Продажные женщины были, есть и будут. Они удовлетворяют потребность рынка и получают соответствующее вознаграждение. А я таким образом очищаюсь.

— Ваша жена знает об этом?

— Разумеется. И уже в течение долгого времени. Оуму сообщила, что вы в курсе случившегося с Лейлой Бегин. С тех пор Мириам здорово поостыла. Уверен, у неё самой тоже есть свои приключения.

— Насколько вы в этом уверены?

Банкрофт нетерпеливо махнул рукой.

— Разве это имеет значение? Я не слежу за каждым шагом своей жены, если вас это интересует, но я её хорошо знаю. У неё, как и у меня, есть аппетит, и она должна его удовлетворять.

— И вас это нисколько не беспокоит?

— Мистер Ковач, меня можно обвинить во многом, но только не в лицемерии. Это лишь зов плоти, и ничего больше. Мы с Мириам всё прекрасно понимаем. А сейчас, поскольку этот разговор нас никуда не приведет, давайте, пожалуйста, вернемся к делу. Помимо полной невиновности Элиотта, что ещё у вас есть?

В один миг я принял решение, подсказанное инстинктом, находящимся за пределами сознания. Я покачал головой.

— Пока больше ничего.

— Но будет?

— Да. Ортегу можно списать на оболочку Райкера, однако остается Кадмин. Кадмин охотился не за Райкером. Ему был нужен именно я. Тут что-то есть.

Банкрофт удовлетворенно кивнул.

— Вы собираетесь поговорить с Кадминым?

— Если позволит Ортега.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что полиция изучит данные съемок со спутников, имеющие отношение к тому, что произошло в Окленде сегодня утром. То есть, скорее всего, ей удастся идентифицировать меня с человеком, выходившим из клиники. Наверняка в этот момент что-то висело в небе. Не думаю, что в этом случае Ортега будет расположена помогать.

Банкрофт позволил себе ещё одну сдержанную усмешку.

— Вы очень проницательны, мистер Ковач. Но вам нечего опасаться с этой стороны. Клиника «Вей» — то немногое, что вы от неё оставили, — упорно не желает предоставлять ленты внутренних видеосъемок и не собирается никого ни в чем обвинять. Она боится предстоящего расследования больше вас. Конечно, остается открытым вопрос, не попытается ли клиника свести с вами счеты лично.