Ричард Морган - Видоизмененный углерод

— Это заведение называется «И вся плоть исчезнет», — крикнула Трепп, перекрывая шум, пока мы пробирались сквозь толпу. Кивнув на девушку, она показала кольца из чёрного стекла на пальцах. — Вот где я почерпнула эту идею. Сногсшибательный эффект, правда?

Я поспешно схватил стакан.

— Человечество тысячелетиями мечтало о рае и аде. О наслаждении или боли, не имеющих конца, не убавляющихся со временем, не ограниченных тесными рамками жизни и смерти. В настоящее время эти фантазии сбылись благодаря виртуальному форматированию. Для их осуществления достаточно лишь иметь силовой генератор промышленной мощности. Мы действительно создали ад и рай на земле.

— Звучит эпически, в духе прощального обращения к людям, произнесенного Ангиной Чандрой, отправляющейся к другим мирам, — прокричала Трепп. — Но я поняла, что ты хотел сказать.

Судя по всему, слова, носившиеся у меня в мыслях, также слетали и с языка. Если это и была цитата, я понятия не имел, откуда она. Определенно, не куэллизм, за подобную речь Куэлл отвесила бы хорошую затрещину.

— Но факт остается фактом, — продолжала кричать Трепп. — У тебя есть десять дней.

Действительность качается, стекает вбок языками яркого пламени. Музыка. Движение и смех. Край стакана под моими зубами. Теплое бедро, прижимающееся к моему. Оно принадлежит, как я полагаю, Трепп, но когда я оборачиваюсь, мне улыбается другая женщина. С длинными, прямыми чёрными волосами и алыми губами. Её взгляд, наполненный откровенным приглашением, смутно напоминает что-то виденное совсем недавно…

Уличная сценка:

С обеих сторон балконы уступами, свет, звук, льющийся на мостовую из мириад крохотных барчиков; улица запружена народом. Я подхожу к женщине, которую убил на прошлой неделе, и пытаюсь завести разговор о кошках.

Я что-то забыл. Что-то затянуто облаками.

Что-то очень важ…

— В это нельзя поверить, твою мать! — врывается Трепп.

Она врывается в мой череп в тот самый момент, когда мне уже почти удалось ухватиться за…

Она делает это умышленно? Я даже не могу вспомнить, во что, связанное с кошками, я верил так сильно ещё какое-то мгновение назад.

Танцы, не знаю, где именно.

И снова тетрамет, забрызнутый в глаза на углу улицы. Я стою, прижимаясь к стене. Кто-то проходит мимо, окликает нас. Я моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Твою мать, стой же спокойно, хорошо?

— Что она сказала?

Сосредоточенно нахмурившись, Трепп снова поднимает мне веки.

— Назвала нас красавчиками. Долбаная наркоманка, наверное, хотела выклянчить дозу.

В каком-то обшитом деревом туалете я стоял, уставившись на отраженное в треснувшем зеркале лицо, которое носил так, словно оно совершило против меня преступление. Или словно ожидая, что вот-вот из-за разделенного на отдельные части отражения кто-то появится. Мои руки крепко сжимали грязную металлическую раковину, и эпоксидные полоски, крепящие её к стене, под моим весом издавали слабый треск.

Я понятия не имел, как долго здесь пробыл.

Я не имел понятия и где нахожусь. И в скольких похожих местах мы уже побывали за эту ночь.

Все это не имело значения, потому что…

Зеркало не входило в рамку — острые осколки упирались в пластмассовые края, удерживая опасно зависший центр, расколовшийся звездой.

«Слишком много краев, — пробормотал я про себя. — Осколки никак не желают сойтись вместе, мать их».

Эти слова показались мне очень выразительными, будто случайная рифма, прозвучавшая в обычной речи. У меня мелькнула мысль, что я ни за что не починю это зеркало. Только бесполезно обрежу руки. Твою мать.

Оставив лицо Райкера в зеркале, я, пошатываясь, вернулся к столику, заставленному высокими свечами, за которым Трепп посасывала длинную трубку из слоновой кости.

— Мики Нозава? Ты серьёзно?

— Да, твою мать, — яростно тряхнула головой Трепп. — «Кулак флота», так? Я смотрела этот фильм по крайней мере четыре раза. В Нью-Йорке полно колониального барахла. Теперь это последний писк моды. Особенно мне понравилось то место, где Нозава разбирается с аквалангистом, нанося удар ногой в полете. Я прочувствовала этот удар до самых костей. Красотища. Поэзия в движении. Эй, а ты знаешь, что в молодости Нозава снимался в голопорнухе?

— Чушь собачья. Мики Нозава никогда не снимался в порнухе. Ему это не нужно.

— А кто говорит о нужде? Парочка куколок, с которыми он игрался, — лично я занималась бы с ними и совершенно бесплатно.

— Чушь. Собачья.

— Клянусь Господом Богом. В оболочке с европейскими глазами и носом, которую Нозава списал в утиль после автокатастрофы. Он там ещё совсем молодой.

В этом баре стены и потолок были увешаны нелепыми музыкальными инструментами-гибридами, а полки за стойкой заставлены древними бутылками, затейливыми статуэтками и прочим никчемным хламом. Уровень шума относительно низкий, и я пил что-то такое, что на вкус не походило на отраву, причиняющую слишком много вреда моей системе. В воздухе чувствовался слабый привкус мускуса; на столиках стояли вазочки с леденцами.

— Зачем ты это делаешь, твою мать?

— Что? — обалдело тряхнула головой Трепп. — Держу кошек? Мне нравятся ко…

— Работаешь на эту долбаную Кавахару. Это же жертва аборта, треклятая шлюха-маф, не стоящая даже пепла от сигареты. Так почему же ты…

Трепп схватила меня за руку, которой я оживленно жестикулировал, и на мгновение мне показалось, что драки не миновать. Во мне пьяно ожила нейрохимия.

Но вместо этого Трепп с любовью обвила моей рукой свое плечо, привлекая к себе. Моргая по-совиному, она заглянула мне в глаза.

— Слушай, что я тебе скажу.

Наступило затянувшееся молчание. Я подождал, пока Трепп, сосредоточенно нахмурившись, сделает большой глоток из бокала и поставит его на стол с преувеличенной осторожностью. Наконец она погрозила пальцем.

— Не суди и не судим будешь, — запинаясь, промямлила она.

Другая улица, спускающаяся вниз. Идти вдруг стало легче.

Над нами в полную силу высыпали звезды, более яркие, чем те, что я видел в Бей-Сити. Остановившись, я задрал голову, наслаждаясь зрелищем ночного неба, пытаясь отыскать взглядом созвездие Единорога.

Тут. Что-то. Не так.

Чужое небо. Ничего знакомого. У меня под мышками выступил холодный пот, и внезапно отчётливые яркие точки превратились в армаду, надвигающуюся извне, готовящуюся начать бомбардировку планеты. Марсиане вернулись. Мне показалось, я вижу их, выжидательно кружащих в узкой полоске неба над нами…

Я начал падать, и Трепп едва успела меня подхватить.

— Эге-ге! — рассмеялась она. — Что ты там увидел, кузнечик?

Чужое небо.

Становится все хуже.

В другом туалете, залитом болезненно ярким светом, я пытаюсь запихнуть в нос порошок, который мне дала Трепп. Мои ноздри уже пересохли и горят, порошок постоянно высыпается обратно, словно показывая, что для этого тела уже достаточно. За спиной открывается дверь кабинки, и я бросаю взгляд в большое зеркало.