Екатерина Годвер - Иволга будет летать

Но катер — ни одной, насколько бы умелым ни был пилот. На катере без крайней необходимости зимой в горы не совался даже Абрамцев.

Запищал коммуникатор. Давыдов нажал кнопку приема.

— Выгрузка закончена, — протрещал наушник голосом старшего смены.

— Хорошо, — равнодушно отозвался Давыдов. — Начинайте погрузку. Можете не спешить.

Из-за погоды спасатели до сих пор не спустили последние обломки к станции, так что торопиться было некуда. Вылет откладывался и откладывался; перспектива ночевать на станции совсем не добавляла радости.

Обычно на время погрузки-выгрузки Давыдов оставался в кабине: на месте отдавал распоряжения, болтал со скучающим искином и операторами механических погрузчиков. Но сегодня старая машина и суета на посадочной площадке слишком напоминала ему о Земле. О времени, когда он летал вторым пилотом на допотопных транспортных самолетах, а Денис Абрамцев был командиром экипажа. О земных, белых облаках и белом снеге…

Угрюмые небеса низко нависали над горами, скрывая вершины Хребта. Шатранг был прекрасен и безжалостен, слеп к людским надеждам и слабостям, нетерпим к ошибкам. Эта планета идеально подходила Абрамцеву, или, вернее сказать, Абрамцев подходил ей.

«Что же могло случиться?» — Давыдов на шаг отступил от края пропасти. Дурные предчувствия ворочались в груди; ему не хотелось искушать судьбу.

Скрипучий голос раздался совсем рядом, заставив его вздрогнуть:

— День мертвых. Тяжелый день.

— Да. — Давыдов обернулся. Позади стоял старый горец; Давыдов припомнил его имя — Нуршалах: командир отряда спасателей, майор Ош ан-Хоба, приходился ему сыном.

«Днем мертвых» у народа Хан-Арака — у «детей Дракона», как они сами себя называли — считался четвертый день со дня смерти, в который справляли поминальные обряды. Давыдов внимательно взглянул на старика, ожидая, что тот скажет: горцы редко затевали разговор просто так, от скуки — но и переходить сразу к делу считалось у них дурным тоном.

На обветренном лице Нуршалаха ан-Хоба читалось беспокойство: опытный взгляд старика через притихший снегопад ощупывал Баранью гряду, возвышавшуюся на северо-востоке. Ближайший к станции пологий склон, поросший редким лесом, выглядел неопасно, а боковые склоны тем более не угрожали ей — но над лесом гора уходила круто вверх, и снега там, под самой вершиной, скапливалось предостаточно. За столетье наблюдений он никогда не сходил весь целиком, да и лавинный сезон еще не начался — но осень выдалась необыкновенно снежная, оттепели перемежались с обильными снегопадами. Выглядели горы угрожающе.

— Дракон сердится, — сказал старик; он хорошо говорил по-русски, почти без ошибок. — Он зол, как муж, что каждый вечер находит в супе овечью шерсть. Он ест и ест, но наступит час, когда терпение его лопнет. Будут еще тяжелые дни. Дурные дни.

Давыдов промолчал. Ему и прежде случалось говорить с живущими при станции стариками: он знал, что те всегда щедры на плохие прогнозы — но этот имел все шансы сбыться.

— Все чужаки неразумны, как дети. — На лице старого горца проступила странная полуулыбка. — Но вы желаете нам добра. Вы сделали много добра, ты и твой друг. Мы сожалеем о его смерти.

— Я был ему плохим другом, — пробормотал Давыдов. — Но спасибо за твои слова, Нушалах-ан.

— Твоего друга забрал Дракон. Отнимать у Дракона добычу — к беде, но таков ваш обычай, — продолжил старик, чуть помолчав. — Ош, мой сын, пришел в мир как сын Дракона, но стал одним из вас. Многие молодые хотят быть, как вы, и мы, старики, не смеем винить их за это. Они служат вашему закону и соблюдают ваши обычаи: Ош забрал у Дракона останки твоего друга и везет сюда.

— Я знаю, он выходил на связь со мной час назад. — Давыдов показал на коммуникатор. — Скоро его работа будет закончена и он вернется сюда.

Старик кивнул.

— Мне говорили, Ош хороший работник.

— Отличный, — с улыбкой сказал Давыдов. Майор-спасатель нравился ему; они были неплохо знакомы.

— Он тоже хорошо отзывался о тебе, Вячеслав. — Старик с трудом выговорил непривычное имя. — Хабен и Арбу тоже уважали тебя.

Так звали погибших охотников; Давыдов невольно отвел взгляд.

— Я сожалею об их смерти. И мои товарищи. И командующий нашей базы внизу, полковник Смирнов — в почте есть диск с его видеообращением. — Давыдов заставил себя снова взглянуть старику в глаза. — Я мало знал Арбу и Хабена, но наши короткие встречи доставляли мне удовольствие. Я буду помнить их.

— У каждого в Драконьем Гнезде найдутся слова для Арбу и Хабена; и для тебя у многих нашлись бы слова, долгих тебе лет. Но твой друг был не таков, как ты. — Старик помолчал. — Мы уважали его силу и храбрость — но ни у кого из нас нет для него достаточно слов; мы знали его меньше, чем мало, потому как он вовсе не хотел нас знать. Таков уж он был. Но это против обычая — провожать молчанием. Идем со мной; справим день мертвых, как полагается.

Давыдову оказалось непросто не показать изумления.

— Мне лестно твое приглашение, Нуршалах-ан. — В этом Давыдов ничуть не покривил душой. — Но разве оно — не против обычая? Я — чужак. Чужакам не место на обрядах детей Дракона.

— Мой сын Ош, сын Дракона, справляет ваш обряд, потому за нашим столом ты сегодня можешь занять его место. — Улыбка на лице старика была похожа на трещину. Ирония ситуации доставляла ему несомненное удовольствие; по земным меркам, странное и не вполне уместное — но на Шатранге от земной мерки было мало проку: это Давыдов понял еще в свой первый год на планете.

— Что ж. Раз ты считаешь мое присутствие возможным, я с благодарностью принимаю твое предложение, Нуршалах-ан. Веди. — Давыдов, бросив последний взгляд на пропасть, пошел за стариком к станции. Чего бы тот ни хотел на самом деле — приглашение было не из числа тех, от которых можно было отказаться, не нанеся большой обиды.

До появления колонистов народы высокогорья жили в разрозненных деревеньках на четыре-пять домов. Но после колонизации жизнь стала стягиваться к новым средоточиям тепла и пищи — шахтерским поселкам и научным станциям, где можно было получить помощь, обогреться, поглазеть на чудеса техники и заработать: рук всегда не хватало. За полвека между горцами и землянами образовался своеобразный симбиоз, которым обе стороны — с некоторыми оговорками — дорожили. Ближайшая к станции Хан-Арак горская деревня, где проживало три десятка человек, находилась от нее в получасе пешего пути, образуя неправильный треугольник со станцией и рабочем поселком при шахте. Некоторые шатрангцы — в основном, одинокие старики и те, чьи близкие работали с колонистами или служили в спасотряде, — жили прямо на станции: для них был даже построен отдельный домик.