Урсула Ле Гуин - Миры Урсулы Ле Гуин. Том 3

Рамаррен слушал незнакомца очень внимательно. Рассказ ошеломил его, и он не делал попыток скрыть свои чувства; но он ощутил также определенную тревогу и подозрения, и их-то не стал выставлять напоказ.

Высокий мужчина сперва обратился к нему с телепатическим обращением, хотя и с очень кратким, и таким образом дал Рамаррену настроиться на свой мозг. Затем Абандибот прекратил использовать мыслеречь и установил эмпатическую защиту. Однако она не была совершенной. Рамаррен, прекрасно тренированный и обладавший высокой чувствительностью, уловил смутные эмпатические образы, резко противоречащие тому, что говорил Абандибот вслух. Это свидетельствовало либо о его безумии, либо о лживости.

Но не исключена была и возможность того, что он сам настолько выбит из колеи — вероятно, вследствие перенесенного им парагипноза, — что на его чувственное восприятие просто нельзя положиться.

— Как давно?.. — спросил он наконец и на мгновение взглянул прямо в странные, обведенные белым глаза.

— Шесть лет по земному летоисчислению, преч Рамаррен.

Длительность земного года была приблизительно равна длительности одного лунокруга.

— Как долго, — прошептал он. Его друзья, его соратники по полету, выходит, давно-давно мертвы, а он в одиночку провел на Земле…

— Шесть лет?

— Вы ничего не помните об этих годах?

— Ничего.

— Нам пришлось стереть рудиментарную память, которая образовалась в течение этого времени, чтобы восстановить вашу первоначальную память и истинную личность. Мы очень сожалеем о потере шести лет вашей жизни, но воспоминания о них не были ни нормальными, ни приятными. Преступные злодеи превратили вас в создание еще более жестокое, чем они сами. Я рад, что вы ничего не помните, преч Рамаррен.

Абандибот был не просто рад, а полон ликования. Этот человек, видимо, обладал очень ограниченными эмпатическими способностями либо не был достаточно тренирован. В противном случае он возвел бы защиту получше.

Собственная телепатическая блокировка Рамаррена была безупречна. Все больше и больше отвлекаясь на подслушивание обертонов разума Абандибота, которые свидетельствовали о фальши или неискренности произносимых речей, и продолжая страдать из-за путаницы в мыслях, Рамаррен вынужден был мобилизовать все свои силы, чтобы обрести способность рассуждать трезво.

Как могли шесть лет жизни пройти, не оставив ни единого воспоминания? Вместе с тем сто сорок лет полета их околосветового корабля от Вереля до Земли слились в памяти в одно бесконечное, леденящее душу мгновение… Как обращалась к нему та сумасшедшая, какое имя она выкрикивала в припадке безумного гнева?

— Как меня звали все эти шесть лет?

— Звали? Вы имеете в виду — среди туземцев, преч Рамаррен? Я не помню, как именно вас звали, если они вообще дали вам какое-либо имя.

«Фальк, она звала меня Фальком», — вспомнил Рамаррен.

— Коллега, — неожиданно сказал он, переведя на галакт-келшакскую форму обращения. — Если не возражаете, я хотел бы продолжить наш разговор немного позднее. То, о чем вы мне рассказали, встревожило меня. Позвольте мне немного побыть одному.

— Конечно, конечно, преч Рамаррен. Ваш юный друг Орри с нетерпением ожидает встречи с вами… Прислать его сюда?

Но Рамаррен, высказав свое пожелание и услышав, что оно будет исполнено, перешел на другую ступень восприятия и отключился от Абандибота, воспринимая любые его слова просто как шум.

— Нам тоже не терпится узнать о вас побольше, когда вы почувствуете себя вполне поправившимся.

Тишина. Затем шум возобновился:

— Слуги будут рады исполнить любое ваше желание. Если захотите поесть или пообщаться с кем-нибудь, вам нужно только подойти к двери и сказать об этом.

Снова наступила тишина, и наконец назойливое присутствие Абандибота перестало мучить Рамаррена.

Но он едва обратил на это внимание. Рамаррен был слишком поглощен самим собой, чтобы беспокоиться о странных манерах своих хозяев. Сумятица внутри мозга нарастала с каждым мгновением, приближаясь к некоей критической точке, словно его волокли на встречу с кем-то или чем-то, кого он боится и в то же самое время страстно желает увидеть. Самые тяжкие дни тренинга Седьмой Ступени были лишь бледной тенью испытываемого им сейчас разлада чувств и индивидуальности, напоминавшего наведенный, тщательно контролируемый психоз. Или же… он сам вел себя к этому, подталкивая свой разум к критической отметке? Но кто же этот «он», который принуждал сам и которого принуждали? Его убили и возвратили к жизни. Была ли смертью та смерть, которую он не в состоянии вспомнить?

Чтобы окончательно не впасть в панику, Рамаррен стал осматриваться в поисках предмета, глядя на который он смог бы сосредоточиться и, впав в транс, применить отработанную технику Выхода, позволявшую вернуть ясность мышления. Но все вокруг казалось чужим, незнакомым и обманчивым. Даже пол под ногами был тусклой завесой тумана. Перед тем как вошла та женщина, что называла его незнакомым именем, он просматривал некую книгу. Книга… Он держал ее в своих руках, и она была реальной.

Рамаррен опять осторожно взял ее в руки и взглянул на раскрытую страницу. Столбцы красивых, бессмысленных значков, строчки едва разборчивого письма, буквы — производные тех букв, которые он изучал когда-то давным-давно по Первому Сборнику Текстов. Он смотрел на эти значки и не мог прочитать. И вдруг из них сложилось значение слова, написанного на неизвестном языке.

Рамаррен перевел взгляд со страницы на собственную руку, державшую книгу. Чья это была рука, покрытая шрамами и загоревшая под лучами чужого солнца? Чья?

Он не мог вспомнить это имя; не мог прочесть его. Он прочел эти слова во время сна, долгого сна, сна, овеянного смертью.

В нем поднялась какая-то гигантская волна, захлестнула его и тут же отхлынула.

Он стал Фальком, но продолжал быть и Рамарреном. Он был и глупцом и мудрецом одновременно: единый человек, рожденный дважды.

…

В эти первые, полные страха часы он молился о том, чтобы его избавили то от одного «я», то от другого. Однажды он в муке выкрикнул что-то на своем родном языке и не понял произнесенных им же самим слов. Это было настолько ужасно, что он даже заплакал, совершенно отчаявшись; произнесенных слов не понял Фальк, а заплакал затем — Рамаррен.

В тот самый миг полного отчаяния он впервые на мгновение нащупал некую точку равновесия, центр, на секунду став «самим собой»; и вновь упустил его. Однако этого оказалось достаточно, чтобы родилась надежда на возвращение краткого мига гармонии. Гармония: становясь Рамарреном, он цеплялся за данное понятие, и, возможно, только мастерское владение краеугольной келшакской доктриной удерживало его от падения в бездну безумия. Но те два разума, что делили его черепную коробку, пока что не пришли к воссоединению или равновесию; приходилось метаться между ними, попеременно вытесняя одну личность другой для ее же собственного блага. Он не отваживался спать, хотя и был на грани изнеможения, поскольку крайне боялся пробуждения.