Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

Андрей Измайлов

Что-то изобильно стало. Пространства много стало. Плохо стало. Целое одеяло, две подушки, простыней куча, вся тахта — и в моем распоряжении. Лежи себе как восточный пери на диване. Или пери — это она?.. В общем, лежи. И ведь действительно просторней стало, дышишь полной грудью. И руки раскинуть можно. Как на кресте. И хоть ногой за ухом почесать. А только почему все-таки плохо стало? Не так чтобы очень плохо, а как зуб. Его вырвали, а ты языком все нащупать пытаешься.

Ага! Жена ушла! Вспомнил! Поэтому и изобильно. Она и раньше уходила. Только не всерьез, а по работе. Работа у нее такая, что вечно по командировкам. И зачем вообще они нужны?.. Приезжает жена из командировки… Что, своих журналистов не хватает в Новгороде или там в Сидорове?!

Она всерьез ушла теперь. Привет, говорит, сцен не устраивай. Поживи, подумай. Заплати за свет. Светит Светик, светит ясный. Спой, Светик, не стыдись. Светка-конфетка. Свят, свят, свят…

А что думать? Денег нет и не предвидится. Дитяти тоже не предвидится. Отпуск предвидится — у меня в феврале, у нее в ноябре. Долгов — двести рублей, кредит, теща в гости собирается, Эрмитаж посмотреть. Все как у людей. Про Лиду жена-Света явно не в курсе. А если бы и в курсе была, то не поверила бы. Так что и здесь — как у людей. Если бы у нее кто-нибудь появился, так я бы сразу почувствовал. Это они комплексом мучаются — мы, мол, бабы, сразу чуем, если что не так. По идее уже лет пять как учуять должна. И ничего. А я бы понял сразу. Я так думаю…

Я это все не на тахте думаю. Я тахту вспоминаю потому, что спать хочу. Я в очереди стою. Просто мелочь комариная всю ночь жужжала и пикировала. Хлоп-хлоп! Лицо уже болит, а они всё летают. И не спал. На самом деле комар мешал. А то про совесть еще есть версия, про раздумья над прожитым и пережитым. Так это все, как говорит друг детства-отрочества-юности-зрелости Петя Зудиков, — фуфель. Потому что так даже лучше. Определенность — это вам не неопределенность. А то все времени нет выяснить; кто чем дышит, у кого что болит, кто о чем говорит.

Придешь домой — начинаешь изливаться. Понимаешь, мол, хлоридов в конденсате опять выше крыши, и с банками — туда-сюда, а времени — около трех часов. А этот идиот — интересно, есть у кого-нибудь начальник не идиот? — опять звонит! Переотобрать, говорит, пробу надо. Ну, я сцепился. Говорю… Да сними ты наушники!!! Муж тебе душу изливает! Чтоб тебе худо стало от этих последних известий! Счастье мое, что ты меня не слышишь!

Слышу, говорит, я все. Прямо так в наушниках и шпарит. Наугад. Ряженку, говорит, тебе там в холодильнике оставила. Целый стакан. Наша, говорит, тоже выдала! Вы что, говорю ей, издеваетесь?! На летучке прямо так ей и говорю. Летучка у нас сегодня была, поэтому так поздно сегодня. И не кричи на меня! Говорю же — летучка была. А я вот такую передачу записала! Ну, под своей рубрикой: «Нетипичный случай». А она говорит: «Ваш случай даже для нетипичного случая нетипичен!» Тут я… Ы-ых-хь! Убила бы!.. Чего ты надулся?! Я же объясняю — летучка была…

Ерунда какая-то! Никто ни с кем договориться не может и рассказать толком — тоже. Всё на потом оставляют. Или уж совсем развезет человека — так ведь чуткими все стали, интеллигентными: запнется, умно в глаза глянет и говорит устало-устало. Мол, это уже меня понесло. Ну, бывает, не обращай внимания.

Да, дорогой ты мой! Если еще я на тебя внимания обращать не буду, то кто будет?! Телепатии, жалко, нет. Каждый думает, что она есть. И думает: «Какой ты глупый, что не понимаешь, и объяснять тебе — разве словами объяснишь?! Не Тургенев ведь!»

И вот так бы жили и жили. И проницательно смотрели друг на друга. И думали: что же ты за дура-дурак! И умерли в один день.

А так все на свои места встало. Жена-Света своими «антеннами» вроде что-то злободневное уловила и пропала. А мое место — между дамой в горошек и очкариком. Давка солидная, но корректная, ненавязчивая такая. Хвост у меня длинный — в двадцать человеко-отпускников. Лето, юга, фрукты-овощи, толпы ненормальных. Если вдуматься, то птицы умней и логичней, — они зимой в жаркие страны улетают. Там зимой жарко. А летом зачем? Летом и здесь как на югах.

Так что один в очереди нормальный человек стоит — Виктор Ашибаев, химик-лаборант. У него начальник идиот, у него жена ушла, у него стресс, у него длинный выходной. Ему надо уехать подальше и там развеяться. Пеплом по ветру. С десяткой в кармане!.. Тоже, кстати, глупость умеренная, порывами до сильной. Как стресс — так сразу уезжать! И как будто все должно лучше стать.

А что лучше? Ну, общий вагон. Трудовые, мозолистые пятки в проходе. И, как всегда, боковое место, а там ноги не влезают. И вода — скучно-кипяченая, если попить. А если наоборот приспичит, то только на цыпочках, чтобы потом не хлюпало в тапках. Озонно-сажевый аромат. И где розетка «только для бритв 220 В», как раз ни одна порядочная бритва «220 В» не функционирует. А утром — уже приехали. И выжидай в тренировочных штанах на босу задницу, пока все мамы своим деткам зубки почистят, носики проковыряют, а потом и сами во все городское упаковываться начнут. И ведь с чадами в тамбур выходят — на испуг берут. Это тебе не автобус, попробуй места не уступить — ребенок оскандалится. И выкуриваешь с полпачки, хотя и не хочется. Но просто так стоять без дела у дверей этих как-то плохо. И в последние стометровки рельсов входишь, наконец, ногами «пистолетики» делаешь, стягиваешь подорожные штаны и натягиваешь подматрасные брюки. А стрелок на брюках столько, сколько раз на полке повернулся. А этих разов было много — все-таки жена ушла, и стресс. И брюки уже — плиссе-гофре-кордоне. И только одна нога в брючине, а другая еще только в туфле и носке. А поезд-сволочь уже останавливается, а окно-сволочь, как всегда, не закрывается, а уже встречают, заглядывают, «ой!» говорят. И проводник-сволочь ручку трясет и на весь вагон надрывается: «Ты что, паря-сволочь! Веревку проглотил?!»

И куда за десятку уедешь? Ну, до Пети Зудикова. А он — в ночную. А когда же тогда разговаривать, если не ночью? Не днем же!

Так что это дурная привычка просто — уезжать, как только стресс. Там плохо, где мы. И там не лучше, где нас нет. Все на одной Земле живем, в одной каше варимся. Одни космонавты вокруг колбасятся, сверху смотрят и говорят — красиво!

И пока я все это думаю, очередь впереди меня кончается, а сзади вдвое удлиняется. И очкарик меня по плечу стучит. И впереди уже нет дамы в горошек. А за плексигласом Мальвина в кудряшках голубых сидит и служебно-нежно глазищами хлопает. Что, мол, молчишь, и улыбка — как у Бельмондо. Только много вас таких за день. И говори-ка, дружочек, куда тебе надо. И пошлю я тебя туда посредством билета железнодорожного.