Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

Наиболее характерными (и в то же время — замечательными) образцами научной фантастики я бы назвал «Непобедимый» С. Лема и «Штамм АНДРОМЕДА» М. Крайдона. Фантастику реалистическую блистательно представляют, скажем, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и «Колыбель для кошки» К. Воннегута. Впрочем, непереходимой границы между основными направлениями, конечно, нет, и трудно найти сколько-нибудь крупного писателя-фантаста, который работал бы в рамках лишь одного из них.

Каждому непредубежденному человеку, знакомому с творчеством Свифта, Гоголя, По, Уэллса, Чапека, Булгакова, Лема, Воннегута, Брэдбери, Ефремова, ясно, что фантастика, как бы мы ее ни определяли, есть нечто весьма широкое, емкое, красочное, сложное, органически слитое с литературой и в то же время особенное от нее, — мощный приток большой реки, снежная вершина горного хребта, славный отпрыск знатного рода…

Фантастика — это волшебный сплав чуда, тайны и достоверности.

Фантастика — это судьбы людей и идей в мире, который изменен, искажен, преобразован небывалым, невиданным, невозможным.

Фантастика — это призма, зеркало, светофильтр, электронно-оптический преобразователь, позволяющий в нагромождениях обыденного, привычного, затхлого увидеть зернышки необычайного, нового, поражающего воображение.

Фантастика, как никакой другой вид литературы, находится в совершенно особенных отношениях с воображением — и писательским, и читательским. Она одновременно и аккумулятор, и стимулятор, и усилитель воображения.

Фантастика, как никакой другой вид литературы, находится в совершенно особенных отношениях с будущим. Она подобна прожектору, озаряющему лабиринты будущего, которое никогда не состоится, но которое могло бы реализовать себя, если бы его вовремя не высветила фантастика…

И так далее.

Этот маленький панегирик тоже можно рассматривать как описательное определение фантастики. Правда, только хорошей фантастики. Плохая фантастика определяется как-то иначе. Фантастика без тайны — скучна. Фантастика без достоверности — фальшива, напыщенна и назойливо дидактична. А фантастика без чуда — и не фантастика вовсе.

Семинар фантастов при Ленинградской писательской организации возник в начале семидесятых годов. Осенью, зимой и весною дважды в месяц по понедельникам собирается в какой-нибудь гостиной Дома писателя имени Маяковского компания из пятнадцати — двадцати человек, очень разных и по возрасту, и по профессии, и по жизненному опыту. Общее у них одно — они пишут фантастику или, по крайней мере, пытаются ее писать.

Здесь можно увидеть розовощёкого студента, который, начитавшись Булгакова вперемежку с Кафкой, вообразил, что теперь настал и его черед потрясти читающее человечество. А бок о бок с ним — седобородого и вполне лысого инженера, автора тридцати пяти рационализаторских предложений, искренне и всерьез полагающего, что литературу надлежит изобретать. Жеманная дева, специализирующаяся на назидательных сказках о цветочках, пчелках и говорящем ясном солнышке, тоже может здесь оказаться во всей своей красе… Это — кандидаты в действительные члены семинара. Они обычно не задерживаются. Чтобы задержаться в семинаре, хотя бы и в качестве кандидата, надо все-таки знать азы и разбираться в элементарных понятиях литературы.

Кандидат может стать действительным членом семинара, когда и если ему удалось написать вещь (рассказ, повесть, роман — несущественно), достойную того, чтобы весь семинар обсудил ее на своем специальном заседании. Это честь — получить право и возможность обсудить свое новое произведение на семинаре. Даже действительный член семинара не всегда удостаивается такой чести. Но если произведение того достойно, то задолго до заседания оно пускается по рукам и руководитель семинара назначает официального обвинителя, а сам обсуждаемый выбирает себе официального защитника, и, когда настанет, наконец, день, обвинитель тщательно проанализирует обсуждаемое произведение, (главным образом, с точки зрения его недостатков), а защитник сделает то же (но уже, главным образом, в плане достоинств), а все прочие участники заседания выскажутся, когда придет их черед, самым решительным образом, — так что автор узнает о своем произведении очень много интересного, полезного, хотя и не всегда приятного.

Главное назначение семинара — создать среду обитания для молодого автора. Среда обитания (или — что то же — психологический микроклимат, атмосфера творческого общения, область контактов с референтной группой) есть одно из двух необходимых, хотя и недостаточных, условий роста молодого писателя. Вторым необходимым условием является регулярная публикация лучшего из того, что он написал.

Так уж устроен молодой автор, что внутреннее ощущение творческого роста возникает у него лишь тогда, когда он осознает, что очередной опубликованный им рассказ лучше предыдущего. Заметьте, — именно опубликованный , а не просто написанный. Все рукописи, лежащие у него в столе, кажутся ему, в общем, на одно лицо, все они загадка, и никогда молодой автор не способен с определенностью сказать, удались они ему или нет. Опубликованная вещь — совсем иное дело. Она, конечно, своя, но уже как бы и чужая. На нее можно смотреть как на нечто постороннее — судить строго и нелицеприятно, критиковать, хвалить, обдумывать. Она отделилась от автора и начала жить своей особенной жизнью, она существует самостоятельно как некий промежуточный итог и в то же время как некое новое начало отсчета.

Если публикации возникают случайно и только время от времени, по капле в год, молодой автор теряет ориентировку. Он совсем уже перестает понимать, что из сделанного им хорошо, а что никуда не годится. Он топчется в кругу одних и тех же идей и образов; не в силах избавиться от них, он многократно переписывает одно и то же в тщетной попытке приспособиться к требованиям издателя. Он перестает расти, творческое начало в нем затормаживается. Вещи его постепенно теряют смелость, свежесть и самобытность, они неумолимо сползают к состоянию «ни у кого не украдено, но и не свое».

Разумеется, обсуждение новой рукописи коллегами не может полностью заменить публикацию — это эрзац, суррогат публикации и не более того. Но все же рукопись, которую прочли твои собратья по перу — и не просто прочли, а проанализировали, разобрали по косточкам, раздраконили, переворошили, изничтожили или подняли на щит, — такая рукопись обретает, без сомнения, определенную самостоятельность и отдельность от авторского сознания. Обсуждение — не публикация, это верно, но обсуждение — это как-никак ОПУБЛИКОВАНИЕ: рукопись становится достоянием публики, и при этом публики особенной, отборной, близкой по духу и авторитетной.