Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

— Что такое? — включаюсь.

— Уходить надо, — говорит спокойно. — Идут сюда.

Тут до меня наконец дошло, вскочил как ужаленный.

— Как идут?.. Кто?..

— Не знаю, — пожимает плечами Бруно. — Наверное, со Станции. Близко уже… У меня слух, парень, как у филина…

Откуда у него такой слух взялся, я додумывал уже на ходу, как, впрочем, и все остальное. Дунули мы в горы — откуда только прыть взялась — и вовремя!

Только через первый гребень перевалили — от леса ярдов триста, — как вываливается оттуда видимо-невидимо кругачей, с роту, если не больше. У меня в глазах зарябило: откуда их столько? Пешие, с короткими карабинами, за плечами ранцы. Короче, совсем другая часть, не со Станции. На плечах круглые погончики серебром отливают.

Ох и не понравилось мне все это! Вчера патрули, сегодня кавалерия, теперь еще эти. Переглянулся я с троицей, головой покачал.

— Плохо, — говорю. — Отсюда один путь — на Седловину. Свернуть некуда.

Ян вниз глянул, потом на меня.

— Ерунда, — говорит презрительно. — Обгоним!

Я ничего не сказал, подъем скомандовал. И хоть устал как собака и живот подвело — с утра ни крошки во рту! — а рванул в полную силу, без дураков. Вспомнил я, что за погончики у них на плечах; «серебристые духи» это, вот кто, самые отборные части сфероносцев, личная гвардия экзарха.

По счастью, я эти места как свои пять знаю — вырос здесь. Дорога к Седловине действительно одна, но не всем известно, где срезать можно. Есть тут одна дикая тропочка, по самой кромке провала. Очень хорошая тропочка. Слева стенка отвесная, гладкая — не зацепиться; справа ущелье без дна, только сизый туман клубится, да рокот слабый — где-то там речка в камнях бьется. А тропка сама — в ширину ступни.

Вот по ней я и двинул. Дело для меня привычно — к скале животом прижался и пошел семенить бочком. Тем более налегке я, одна винтовочка. И то озноб по коже. Перебрался я через самый вредный выступ, жду, сердце стучит. Минуты не прошло — ползут все трое! И у каждого рюкзак, а у мордатого в зубах трубочка! Я дышать перестал: все, сейчас гробанутся! Поздно уже рюкзаки сбрасывать… Был тут уже случай, когда мы с дедом от банды хизмачей удирали. Тогда их двое сорвалось, мы потом специально вниз лазали за оружием. Какое там — даже костей не нашли!

В общем, если бы я это своими глазами не видел, ни за что бы не поверил. Прошли ребята, уж не знаю каким чудом — прошли! Даже не задержались, проскочили играючи, догоняют — и мне: «Давай, давай, парень, не задерживай!..»

Двинул я, как во сне, и до самой Обители в себя прийти не мог. Что ни говори, а не было у нас в горах человека, который бы с поклажей здесь прошел. Не слышал о таком и сам бы никогда не решился. Я даже зауважал их, честное слово…

Вот так и добрались до монахов — еще засветло. Я прикинул, и получилось, что три-четыре сферочаса мы у серебристых выиграли. Не бог весть что, но хоть передохнуть можно.

Обитель древневеров — единственное живое место по эту сторону перевала. Тропа на Седловину как раз здесь проходит. Вокруг скалы отвесные — голо, дико. Вершин не видно — всё в сизой дымке; внизу черным зеркалом — озеро, Мертвая Голова называется. По форме — череп, даже глазницы есть: два круглых каменных островка. Сам монастырь прилепился на уступе: башня из неотесанных глыб с остроконечной крышей; во дворе — пристройки, тоже из камня. Все старое-престарое, еще до Свершения возвели, крыша рыжим мхом обросла, даже черепицы не видно. Раньше там древневерский крест красовался, пока его кругачи не сбили, теперь — сфера бронзовая, хотя монахи ее не больно жалуют. Все, кто через Седловину идут, обычно здесь отдыхают: У монахов обет такой: путников принимать и кормить.

Подходим, Ян меня нагоняет. Веселый, зубы скалит.

— Это что, — спрашивает, — приют альпинистов?

Черт их поймет, городских.

— Не слыхал о таком, — отвечаю. — Секта, что ли, — какая?

Гляжу, челюсть у него отвалилась, промямлил что-то, отстал. И со своими: бу-бу-бу… Тихонько, чтоб я не слышал.

В общем, словно с луны свалились! Это раньше так говорили, еще до Свершения: с луны, мол, свалился! И сейчас говорят, хотя что это такое, поди, никто и не помнит. Мне дед рассказывал: раньше по ночам в сфере такая хреновина круглая висела, вроде фонаря. Светила немножко. Полезная штука, ведь сейчас ночью хоть глаз коли!

В воротах сам отец Тибор встречает, все такой же тощий, маленький, головастый. Поседел, правда, и бороденка совсем козлиной стала, но ничего, крепенький еще. Он меня помнил, мы здесь с дедом не раз бывали.

Кланяюсь, говорю что положено. Вижу, отец Тибор глазенки свои вытаращил — ну ясно, Лоту увидел. Здесь, наверное, лет двести женщин не было. Остальные монахи тоже повылазили, бородами трясут, пялятся, хрычи старые. Дернул я старика за рясу: мол, торопимся, отче, не откажи бедным путникам и так далее. Обычай-то, спасибо деду, знаю.

Повели в трапезную. Здесь ничего не изменилось: каменные закопченные стены, очаг, длинный выскобленный стол; по углам гермы с ликами древневерских богов — вернее, святых: бог у них, у древневеров, один.

А вот с едой у монахов совсем худо стало. Вынесли нам по миске ячменной каши да по кружке кипятка. И все, а каши-то всего на донышке. Видать, совсем обнищали монахи.

В один миг очистил я свою миску, за кипяток принялся: что ел, что не ел… С такой жратвой нас серебристые в два счета сцапают. А друзья мои в мисках лениво поковырялись, отодвигают — не нравится! Лота какой-то мешочек раскрывает — там разноцветные горошинки, — протягивает мне парочку:

— Съешь, это вкусно! — И сама грызет, как леденец.

Ну разжевал я, съел. Сладкие, вроде сахара, но что толку? Пару бы мисок таких! Лучше бы хлеба предложили, вон у мордатого рюкзачище какой, неужто жратвой не запаслись?!

Отец Тибор напротив сидит, руки к груди впалой прижал, глазки так и бегают. Видать, чешется у него язык, но молчит, крепится. Это у них строго: ни о чем гостей не спрашивать.

Допил я кипяток, и такое у меня ощущение, что сыт. Вот хоть режь — сыт! Будто до отвала наелся, и не какой-нибудь там пресной каши, а мяса сочного, со сковороды. Даже привкус во рту соответствующий, как в праздники, когда жертвенного мяса нажрешься. Минуту назад быка бы съел, ей-богу, — и на тебе, сыт! Неужто в горошинах этих дело?

Лота, смотрю, улыбается. Ну, чудеса! Совсем мы тут в горах одичали: в столице вон какие штуковины в ходу, а мы и слыхом не слыхивали. И вот что интересно: усталости словно не бывало. Это после всего, что сегодня было!.. Мда…

Тут отец Тибор не выдержал, рот свой беззубый раскрыл, глазенки круглые, любопытные.

— Удивляюшь я на ваш, — шамкает. — Одеты вы больно легко. Нынче на тропе шнега по пояс, уш не жнаю, пройдете ли?..