Андрей Измайлов - День свершений [сборник]

— А ты думал, я и не знаю, какой ты коварщик? Мне даже фотокарточку ее кто-то прислал… Ты что, обиделся?

Он вышел в коридор и побрел, горбясь, к мусороприемнику. Мимо, покачиваясь, проплывали нумерованные двери секций, похожих, как ячейки сот: площадь два с половиной на полтора; две койки вдоль поперечных перегородок, не доведенных до потолка; между ними раковина, утратившая смысл, когда было отключено индивидуальное водоснабжение, и откидывающийся на нее от глухой стены столик. Коридор гудел голосами; профессор грудью раздвигал их слои, словно брел сквозь густой серый спектр.

— Нет, старик, ты этого не можешь представить. Я когда увидел, что он сделал с моей фляжкой, — у меня просто волосы зашевелились!

Плач ребенка где-то впереди.

— Милочка, это бессмысленно. Это всегда было бессмысленно, это навсегда останется бессмысленно. Сейчас это бессмысленно в особенности. Не будьте смешной.

Плач ребенка впереди.

— А ты слышал про завтра? В административном блоке, говорят, только об этом и шепчутся. Будто сам Мутант сказал кому-то, что близится день, когда он всех нас отсюда уведет… И день этот — завтра…

— Говори тише.

— …И всех победил. Сел на трон и сказал: кто не поцелует мои флаги, всех расстреляю. И тогда враги все-все встали на колени и… мама… мама, где мои флаги?

Плач ребенка.

— Не подумай только, будто я как-то жалуюсь, милый. Но эти сто семьдесят метров грунта над головой… я их чувствую вот здесь, здесь… Неужели я больше не увижу, как восходят солнца? Как взлетают стрекозы с хвощей у нашего озера?

— Курить хочу, господи, хочу курить, умираю, я умираю, что же вы все сидите, я курить, курить хочу!..

— Заткнись, дерьмо!

Плач ребенка рядом.

— Уйми ублюдка, наконец! Я вызову психогруппу!

— Не надо! Соседушка, не надо! Ради бога! Ну спи, спи же, проклятый. Сейчас заснет, сейчас. Чего ты боишься, ведь все хорошо, все хорошо, слышишь, мама рядом, вот она я!

Плач ребенка позади.

— И я думаю: может, и впрямь где-то сохранился оазис? Мутант это вполне может знать, он-то, говорят, поверху шастает свободно.

— Возможно. Все возможно. Только говори шепотом, ладно?

Плач ребенка позади. Заходящийся, надрывный.

— Помяни мое слово. Если маркшейдера не освободят, десятник точно пойдет на его место, точ-чно! И тогда у меня все шансы взять нашу десятку. Так что ты… это. Если у тебя о нем станут спрашивать… ну, там… вверни, понимаешь, чего-нибудь. Высказывался пренебрежительно… или, может, скрытый саботаж… Как друга тебя прошу. Как друга.

Профессор бросил в мусороприемник лязгнувшие жестянки и задвинул тяжелую крышку. Постоял несколько секунд, собираясь с мыслями. Потом двинулся дальше, в конец коридора, — туда, где за большим столом с лампой и телефоном, спиной к массивной металлической двери, сидел дежурный.

— Доброе утро, господин дежурный.

— Утречко доброе, — жмурясь, сказал дежурный добродушно.

— Хотелось бы получить жетон на выход.

— На после работы? — деликатно прикрыв рот ладошкой, дежурный сладко зевнул.

— Хотелось бы сейчас. Я подменюсь с кем-нибудь.

— Приспичило, значится. Да ты садись, пиши заявление. И чтоб по всей форме, а не как прошлый раз. Куда пойдешь-то?

— К другу. В медико-биологическую* лабораторию. — Дежурный с уважением поджал губы и покивал. — Надо посоветоваться.

— Об чем это?

— Ну, так. Поговорить, — чуть смутился профессор. — Я давно с ним не виделся.

— Значится, так и пиши: цель выхода из блока — дружеский… — дежурный опять со стоном зевнул, — визит…

Профессор присел на стул для посетителей, взял бланк и ручку, которые выдал ему дежурный, поспешно набросал текст. Дежурный принял листок и стал читать. На лысине его лежал отчетливый блик от висящей под жестяным абажуром лампы. Профессор поднял взгляд выше, на покрывавшие стену плакаты. «При первых признаках заболевания, — гласили крупные акварельные знаки, шедшие столбиком по левому краю плаката, — таких, как появление сиреневых пятен на коже или ноющих болей в суставах, следует немедленно обратиться к дежурному по блоку. Он вызовет санитарную группу и оформит Ваш переход в санитарный блок, где Вам будет оказана квалифицированная и эффективная медицинская помощь». Справа шли неумело нарисованные и раскрашенные картинки, иллюстрирующие оказание эффективной помощи: врачи в белом, придерживая с двух сторон больного, вели его к сложному аппарату; медсестра в очень коротком халатике, обольстительно улыбаясь, делала больному укол; излучающий полное довольство больной уплетал усиленный витаминизированный паек…

— Ну, правильно, — прогудел дежурный как-то разочарованно и придвинул к себе толстый гроссбух, — можешь ведь… — лизнув палец, он принялся перекидывать страницы. Повел обкусанным коричневым ногтем по столбцу имен. — Как тебя… А, вот!

Ниже и крупнее прочего на стене висело: «Сокрытие недуга является тяжким преступлением против общины!» Иллюстраций к этой надписи не было.

— Погоди, погоди. У тебя лимит на декаду выбран.

— Как выбран? Пятый выход еще не взят, вы что-то перепутали, господин дежурный.

— Ничего не перепутал. Снизили до трех. Так что шабаш, сиди не рыпайся. И знай, что в ту декаду у тебя один уже использован, два остались.

Профессор медленно встал. Постоял секунду, прижимая пальцем дергающееся веко.

— Очень правильная и своевременная мера, — произнес он сипло и опустил руку. — Эти бесконечные хождения из блока в блок только затрудняют борьбу с эпидемией.

У него опять задергалось веко, и он опять прижал его — тыльной стороной ладони.

— Вот именно. Понимаешь ведь.

— Быть может, — нерешительно спросил профессор, — в счет будущей декады разрешите? Очень нужно.

— Иди, иди, — дежурный, уже роясь в своих бумагах, отстраняюще махнул рукой.

Он пошел.

— Не, я в этот треп не верю. Никогда. Мутанты, шмутанты…

Шепот.

Шепот.

— Ну я же курить, понимаешь, курить, я хочу курить!

— А король достал свой золотой меч с рукояткой из… из… из алмаза и сказал: «Ну, гады, спецслужба вами займется!»

Шепот.

— Он ничего не умеет, ни-че-го! Я, милочка, с ним когда-то спала. Ноль!

— И, понимаешь, лезет передо мной со своей тарелкой без очереди. Старик, у меня просто волосы дыбом встали!

Когда профессор вошел, женщина лежала на своей койке, с закрытыми глазами, с запрокинутым лицом; не раздеваясь, она до пояса укрылась одеялом. На звук его шагов она не шевельнулась. Он замер, притворив тонкую дверцу.

— Долго, — сказала женщина, не открывая глаз.

— Разговорился с дежурным, — громко и мертво ответил профессор. — Славный он мужик все же.

— Посиди здесь, — попросила женщина и чуть шевельнула рукой по свободному краешку.