Аркадий Стругацкий - Неизвестные Стругацкие: От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты

— Вы и говорите.

— Нет. Пока нет. Пока я только предлагаю обмен. А вот вы — занимаетесь глупостями: знахарей приглашаете. Шаманов. Стыдно.

Сэнсей вдруг прошипел сквозь стиснутые зубы — то ли от неприязни, то ли от злости, а может быть — от стыда.

— Я ее боюсь!

— Но это замечательно! — воскликнул владелец. — Я — тоже.

— Значит, она и есть то, что нужно. Миром правит страх.

— Я не хочу править миром.

— Ты и не будешь править миром. Править будет она.

— И вы.

— Я буду только немножко подправлять.

— Нет! Нет и нет. Не хочу.

— Ну что ж. На нет — и суда нет. Ваш ответ «нет», наш ответ «нет».

— Вы просто кусок ржавого железа. Я вас ненавижу.

— Спасибо. Это, конечно, честь для меня. Но меня ненавидели люди и покруче.

Сэнсей несколько секунд молчал, потом сказал Роберту:

— Идите в машину.

— Но…

— Идите. Я сейчас спущусь… Идите же, я прошу вас!

И Роберт пошел. Очень не хотелось уходить. Очень хотелось все-таки понять, что происходит, что этот чернолицый хочет от сэнсея. И кого боится сэнсей. Сэнсей никогда и никого не боялся. До этих пор. И вдруг он понял. «Злобная девчонка». Вот о ком они говорили. Опять. В третий раз уже.

…Неприятная девочка — выломанная, тощая, неприветливая, с темным взглядом исподлобья. Она пришла с родителями (папа — несомненный госчиновник, маманя — бой-баба высочайшего класса). Роберт получил задание напоить ее какао, пока сэнсей ведет в кабинете деликатные разговоры. (Запись включить, беседу не слушать, развлечь ребенка.) Ребенок копал грязноватым пальцами в вазе с печеньем. Выбирал, откусывал и бросал обратно. Бумажки от конфет — на пол. Роберт, разозлившись, приказал подобрать — подобрала, положила на край блюдца и уставилась темным взглядом, словно запоминая гада навсегда. Потом (выхлебав две кружки какао) выбралась из-за стола (молча) и уперлась лбом в оконное стекло — стояла неподвижно минут двадцать, наблюдая, как мальчишки гоняют шайбу на детской площадке. Очаровательное существо двенадцати лет от роду и без единого располагающего просвета в облике…

Сэнсей отказался с ней работать. Объяснение стандартное (предельно вежливое): у меня не получается работать с девочками, увы. Немедленно (на другой же день) явился страхагент, и они спорили битый час о непонятном и неприятном. В ход шли сплошные эвфемизмы, и Роберт понял только, что страхагент предрекает гадкой девочке огромное будущее, а сэнсей отказывается это будущее ковать. «У меня здесь не животноводческая ферма. Я не умею выводить породу. Я только умею замечать то, что уже есть. И то, что я здесь замечаю, мне не нравится. Категорически!..» Что-то нехорошее виделось ему в этом неприятном ребенке. Какое-то обещание зла. И страхагент, собственно, этого видения не оспаривал. Он только полагал, что не «зла», а «пользы» — титанической пользы для этого мира («вашего мира», говорил он) — «заевшегося, опаскудевшего, упертого чавкающим рылом в тупик…»

Когда в тот, последний раз Роберт проводил страхагента к выходу и вернулся в кабинет, мрачно сидевший за столом сэнсей спросил его вдруг: «Вы можете себе представить этого человека кругленьким розовеньким поросеночком с усиками квадратиком и с картавым голоском капризного гогочки?» Роберт сказал, нет, не получается, воображения не хватает. «И у меня тоже», — признался сэнсей. «Что с нами делает время!.. А вы можете представить себе меня стройным как тополь и с черной тучей волос на голове? Из-под которой не видно этого чертова подзатыльника, даже и догадаться о нем невозможно?» Могу, честно сказал Роберт, хотя и не сразу понял, о каком «подзатыльнике» идет речь. «Льстец», — сказал сэнсей без улыбки и вдруг процитировал Монро (почти дословно): «Человек не меняется на протяжении жизни, он просто становится все больше похожим на самого себя…» И Роберт решил не спрашивать, кого он имеет в виду — себя или страшного страхагента…

Роберт спустился по лестнице. (Здоровенный битюг в оранжевой фуфайке поверх камуфляжа старательно орудовал метлой, сметая со ступеней нападавший с утра снежок.) Подошел к машине, сел рядом с Тенгизом. В машине было тепло и попахивало какими-то маслами-смазками. Тенгиз посмотрел на него с сочувствием и даже с состраданием, достал пачку «кента», предложил — Роберт помотал головой. Закурить сейчас было бы весьма своевременно, но именно поэтому делать этого было нельзя…Кому нужны эти ваши мировые проблемы, думал он, адресуясь к страхагенту-владельцу. Оставьте мир в покое и займитесь собственными персональными делами. И всем станет легче… Он понимал, что сэнсей не согласился бы с этим рассуждением. Сэнсею тоже не давал покоя этот мир, слишком неудачно скроенный, чтобы в нем просто жить, не пытаясь переменить выкройку. Но сэнсею я верю. А Лахесису (Лахесису! — он вспомнил вдруг, как называл страхагента сэнсей), а Лахесису нет. Я не верю тем, кто претендует проводить меня через превратности судьбы. Оставьте меня с моей судьбой наедине, и мы с ней как-нибудь да разберемся… Он понимал, что хорохорится. Ни черта не годен был он разбираться один на один со своей судьбой. И никто из нас не годен, подумал он. Даже Тенгиз-психоратор. Сэнсей как-то сказал с горечью (в ответ на какой-то дурацкий упрек): «А я сейчас все плохо делаю. Я даже сплю плохо». Это про нас про всех тоже. И особенно плохо все мы распоряжаемся своею судьбой. Дилетанты. Никакошенького профессионализма…

И чуть позже по тексту в черновике:

На обширное крыльцо вышел и сразу же зябко обхватил себя руками сэнсей, и он был не один. Страхагент Лахесис вышел вместе с ним, и они остановились на самой верхней ступеньке, продолжая разговор. У обоих была плохая артикуляция, и Роберт сумел прочитать по губам только странную фразу Лахесиса: «…Наши ребятишки друг друга не любят почему-то. Аятолла. Ядозуб…» И ответ сэнсея: «Естественно. Мы ведь тоже…» Тут они оба повернулись спиной к машине, и Роберт перестал видеть их рты.

Роберт вспоминает, как к сэнсею приходил человек Аятоллы, но в черновике приводится только их разговор относительно Интеллигента, а в чистовике Автор подносит еще одну подсказку, прямо-таки отгадку: «…они, видимо, заговорили о деталях (И ТЕПЕРЬ ПОНЯТНО, О КАКИХ: КАК ПОЭФФЕКТИВНЕЕ УЩУЧИТЬ БЕДНЯГУ РЕЗАЛТИНГ-ФОРСА), — во всяком случае, Роберт был тут же отослан готовить кофе по-турецки…»

И тут же, по окончанию воспоминания, продолжается диалог Роберта с Тенгизом. В черновике речь заходит об Интеллигенте:

Все равно жалко, — сказал вдруг Тенгиз. Конечно, жалко, — согласился Роберт. — Он мне всегда нравился. Настоящий интеллигент, большая в наше время редкость.

— Да я не о нем! — сказал Тенгиз с досадой. — Блин. Я о бедолаге нашем, о Ядозубе.