Роберт Шекли - На суше и на море 1963

Мне надо на третий промысел, Троицкий, в бригаду коммунистического труда, которую возглавляет Александр Яковлевич Поддубный. Небольшое путешествие на «спутнике», и мне говорят: приехали. Вылезаю и с недоумением оглядываюсь. Где же промысел? У Поддубного, сказали мне, восемьдесят две скважины. По моим предположениям, если не лес, то, по крайней мере, рощица вышек должна быть. Причем у него, как и на всем Анастасиевско-Троицком месторождении, добыча фонтанная — значит, должны быть и фонтаны. Пока не вижу ничего, кроме чисто побеленной конторки. Молодой плодовый сад возле нее и цветничок с подметенными дорожками. Неподалеку несколько высоких металлических цилиндров с горизонтально проложенными трубами. Вот и все. А кругом широкая, мало чем приметная равнина.

Высокий, молодой. Густые, сросшиеся черные брови, как говорят, признак твердости характера. Открытое хорошее лицо, белозубая улыбка.

— Поддубный.

Он жмет руку, и я чуть не вскрикиваю от боли. Хрустнули суставы, побелели пальцы. Характер — не знаю, а рука у этого Поддубного, наверное, подстать прославленной в свое время руке его могучего однофамильца. Железная рука!

Поддубный смущенно улыбается:

— Извиняюсь, не рассчитал.

Знакомимся. Рассказываю о цели приезда, прошу показать мне промысел:

— Это, наверное, далеко?

— Нет, почему же, вот тут вокруг и промысел. Не похоже?

— А вышки, а фонтаны?

— Вышек нет, сдали в архив. А фонтаны для верности из труб не выпускаем. Прямо по трубам они идут на те вон групповые (он показал на цилиндры), оттуда в нефтепровод. Видите «елку»? О то и есть фонтанная арматура.

Он повел меня к небольшому сооружению из труб, несколько напоминающему издали велосипедную раму. Вблизи это трехметровый отрезок трубы, надетый на скважину. В него врезаны две горизонтальных трубы — «струны». На «струнах» несколько круглых задвижек — что-то вроде маленьких автомобильных «баранок», вот и все.

— Работает «елка», когда все нормально, на верхней «струне», — поясняет бригадир. — Нижняя на случай аварий. Задвижки регулируют поступление нефти, а саму нефть мы слушаем.

Поддубный взглянул на манометр, слегка повернул одну из задвижек. Потом приложил ухо к трубе. Я последовала его примеру. «Струна» звучала! Она несла шелест бегущего потока. Живая кровь Земли пульсировала упруго и ровно. Мой спутник, для которого все это отнюдь не было, как для меня, открытием, продолжал пояснения:

— Открытый фонтан теперь — редкая авария. За него нагорит кому надо по первое число. Вышка — тоже пережиток. В бурении они нужны, на старых промыслах еще держатся. Вышки, это что? Приспособление для ремонта, верно? Зачем же такую гору дефицитного металла держать столько лет над каждой скважиной: когда-то потребуется? У нас на промыслах, если нужен ремонт, вызываем «бакинец-2М», агрегат такой на гусеничном ходу. Отремонтировал, уехал, на промысле ничего лишнего, порядок.

Мы пошли к групповой, к тем высоким цилиндрам, в которые подается нефть от многих скважин. Двое возле групповой сосредоточенно мастерят что-то: черный кучерявый паренек в красной клетчатой ковбойке и жилистый крепкий старик в выгоревшем пиджачке. Это, говорит бригадир, Володя Некрут, самый младший в бригаде — слесарь, токарь и спортсмен, а самый старший — семидесятичетырехлетний плотник и слесарь Иван Евсеевич Безродный.

— Еще раз здорово, орлы, — подходя, приветствует их Поддубный. — Чего домой не едете, время давно вышло?

— Кончаем, — поднимаясь и вытирая ветошью руки, отвечает младший орел. — Тут мы с Иваном Евсеевичем придумали одну штуку, потом покажем.

Иван Евсеевич, скользнув по нас цепким взглядом, продолжает, стоя на коленях, прилаживать что-то.

— Не желает вот человек на пенсию, — нарочито громко, чтобы слышал, говорит о нем Поддубный. — Спокойной жизни сторонится.

— Та шо я буду робить на той пензии, — вскидывается старик. — Биля хаты лавкой штаны рвать, чи шо?

Он кончает работу, аккуратно складывает инструменты, подходит.

— Я тебе, Лександро Яковлич, душевно прошу, — продолжает он миролюбиво, — нэ кажи ты мени бильше, будь ласка, про ту пензию, хай вона сгорыть.

— Ладно, Евсеич, не буду, — прячет улыбку тот. — Значит, договариваемся при свидетелях: работать тут вместе аж до самого коммунизма?

— Та про мэнэ шо? — пришел старик совсем в доброе расположение духа. — Хай буде и до коммунизму.

За день пребывания на промысле я увидела, как богат он хорошими людьми. Это не только Володя Некрут и Иван Евсеевич, ломающие головы над очередным усовершенствованием. Каждый четвертый на промысле постоянно занимается рационализаторской работой.

Это Федя Муковоз. Феде пришлось работать непрерывно сутки, людей не хватало. Но когда пришел автобус со сменой, в нем не оказалось товарища, который должен был сменить Федю. Сменщик заболел. Федя остался на вторые сутки — за товарища.

На исходе вторых суток прибежал из соседней бригады паренек: «Что делать, Федя, пробка песчаная в скважине, может авария случиться. Не подмогаешь? Некого больше позвать». Федя остался и на третьи сутки.

Это Тамара Ветр. Замерщицу Тамару на одной из дальних скважин застала гроза. Девушка спряталась неподалеку в кустах, надеясь переждать. Вдруг где-то рядом ослепительно сверкнула молния, и сейчас же возле скважины появился огонь. Пожар! Тамара знала, что значит это слово для скважины, полной нефти и газа. Она принялась тушить расползающееся пламя, но увидев, что одна не справится, бросилась напрямик через потемневшие топкие плавни: «Скорее, скорее позвать людей на помощь, не дать скважине загореться!» Тамара то и дело проваливалась в трясину, падала, расцарапывая руки и колени, и снова бежала. Она успела вовремя. Скважину спасли.

Это десятки совсем разных по характеру и возрасту людей, для каждого из которых производство стало своим домом, где надо, чтобы все было как можно лучше. Это, наконец, сам Поддубный, бригадир и парторг промысла — душа всего нового, передового, что видишь тут на каждом шагу. Его бригада первой, еще в 1960 году завоевала звание коммунистической. Теперь и весь третий промысел носит звание коллектива коммунистического труда.

Я собиралась уезжать с промысла, когда к конторке подошла машина — Конев, главный инженер управления приехал.

С Валентином Дмитриевичем Коневым мы уже знакомы. Он рассказывал мне в Славянске об истории промыслов, о том, как была тут, в Прикубанских плавнях, открыта нефть, как шло ее освоение. Вся история у него на глазах. В «Приазовнефти» Конев с самого начала, с тех времен, когда бурились первые скважины.

Наш общий разговор, к которому присоединяется и старший инженер промысла Иван Иванович Чубов, возвращается к тому, как начинали.