Антоний Фердинанд Оссендовский - Бриг «Ужас» [Избранные сочинения. Том II]

— Стыдитесь, вы… человек науки! Стыдитесь! Разве я не видел вашей подозрительности, вашей трусости передо мной, всегда вникавшим в природу вещей и явлений? Вы опасались конкуренции, и как вы были рады, когда я увлекся вашей дочерью и забросил для нее науку! Когда же вы окончили свою работу, вы, только вы подсказали ей, что я опасен и способен на все дурное. Я не знаю, что вы еще наклеветали на меня, но вы вселили в любимой мною девушке отвращение ко мне!..

Он отошел от академика и, остановившись в нескольких шагах, смерил его с ног до головы холодным, полным ненависти взглядом. Потом он низко опустил голову и что-то обдумывал, но через мгновение поднял плечи и выпрямился, словно сбрасывая с себя большую тяжесть, и уже на ходу отдал приказ:

— Вести за мной!

По спущенному трапу все перешли на стоящую у самого борта большую моторную лодку. Она была окрашена в серо-голубой цвет и даже вблизи была похожа на глыбу тающего, потемневшего полярного льда.

Когда все разместились, Силин порывистым движением повернул рычаг — и над головой сидящих захлопнулся железный свод. Тотчас же послышался стук работающей машины, и от быстрого движения винта содрогалось все судно.

— Стой! — скомандовал кому-то невидимому в темноте Силин, и лодка остановилась.

Когда был убран железный свод, глазам присутствующих представилась грозная картина.

Вдали, вскидываемый волнами, плыл «Гриф». Огонь уже вырывался из иллюминаторов и лизал мокрые мачты и снасти, а когда он, высушив их, побежал по реям и стеньгам, из трубы с глухим гулом вырвались клубы освещенного огнем дыма, и все сразу стихло и погасло.

По пустынному заливу бежали лишь холодные волны и бились и шипели кругом.

Еще ночной мрак не рассеялся, и только на востоке прорезалась едва заметная полоса зари, да облака понизу стали светлее и быстрее мчались бесконечными вереницами, когда лодка опять остановилась.

Когда мрак перешел в сумерки, Любимов с носа судна внимательно осмотрел море. Там, где два часа тому назад стоял «Гриф», виднелись широкие паруса брига. Пароход исчез, а парусник уничтожал последние следы его.

Заглушенные расстоянием, слышались далекие, раскатистые взрывы, и кое-где вздымались столбы воды и клубы пара и дыма.

За работой брига следил и Силин. Он приказал зажечь прожектор и, когда яркий белый сноп света побежал по темному еще морю и вдруг нащупал и осветил белые, как крылья лебедя, паруса, на «Ужасе» произвели маневр, и он плавно понесся на сигнал.

В этот миг на носу прогремел выстрел и раздался гортанный, непонятный крик стоящего здесь матроса.

Сбежавшиеся увидели Любимова. Он лежал ничком, собрав в бесформенный ком свое большое и сильное тело, и зажимал рукой кровь, бившую из сквозной раны в шее.

Когда над ним нагнулся Туманов, моряк печально взглянул на пустынное море и едва различимым свистящим шепотом сказал:

— Погубил судно и сам пропадаю…

Это были его последние слова. Он рванулся вперед, уперся обеими руками в палубу и вдруг вытянулся и замер.

Силин подошел к нему, заглянул в угасшие уже глаза и махнул рукой.

С плеском ударилось тело Любимова об воду и скрылось под водой.

Пересадка пленников и команды на подошедший бриг была произведена очень скоро, а лодка, прикрывшись железным сводом, ныряя и выскакивая на поверхность воды, неслась в сторону острова, едва заметного вдали.

Через несколько часов бриг «Ужас» мчался из Хайпудырской губы в открытый океан.

Дул свежий ветер в корму, и бриг поднял все паруса.

Ларс Сванборг вышел из отведенной ему каюты на палубу. Как всякий норвежец, он понимал толк в судах и потому, взглянув на невиданную им парусную оснастку «Ужаса», даже вскрикнул от удивления.

Длинные, прямые и косые паруса странной формы были наполнены ветром и глухо гудели, словно сердились на подхватывающий их по временам шквал. В туманном воздухе паруса напоминали распростертые крылья гигантской белой птицы, налетевшей на судно.

К удивленному ученому подошел Силин.

— Профессор Ларс Сванборг? — спросил он по-английски, прикасаясь рукой к полам кожаной шляпы. — Вы, конечно, норвежец?

— Да! Я занимаю кафедру биологических наук в Гальтерфосте, — ответил ученый.

— Пройдемте ко мне в каюту, профессор! — предложил Силин. — Я буду просить вас об одной услуге.

По лесенке, устланной желтой кожей вместо ковра, они спустились в носовое помещение и вошли в каюту командира.

Большая, неправильной формы комната, со стенами из матового черного дерева, с тяжелыми резными фризами, была украшена великолепными портретами молодой женщины.

Ее задумчивое лицо с грустными темными глазами и упрямыми, решительными губами смотрело со всех стен. Кисть великого художника занесла эти тонкие черты лица на холст, — в этом не сомневался Ларс Сванборг.

Точно угадывая его мысли, Силин обвел печальным взглядом портреты и тихим голосом произнес:

— Это — дочь профессора Туманова, женщина, отвергнувшая мою любовь и поверившая клевете на меня! Видите, сколько портретов. Их писал гениальный художник. Он был сослан почти к устью Оби и бежал оттуда на челноке туземца. Я случайно крейсировал в то время в лимане этой реки и взял его на борт.

— Где же теперь этот художник? — не мог удержаться от вопроса Сванборг.

— Он… умер! — помедлив, ответил Силин и продолжал: — Я хочу, чтобы вы были свидетелем моего разрыва с прошлым, моего вызова всему миру. Я отдал людям любимую женщину, и любовь моя перешла в ненависть. Я уничтожаю теперь все воспоминания о ней, все изображения ее, все письма, которые она, не желая говорить со мною, писала мне. Я уничтожаю все, все… и если раньше я хотел гибели человечества лишь в порыве отчаяния, под гнетом тяжелой и несправедливой обиды, то теперь мне подсказывает это свободный от оков чувства холодный и ясный ум.

Говоря это, Силин, согнувшись и выставив вперед голову, медленно, как хищный зверь, готовящийся к прыжку, подвигался в сторону самого большого портрета.

Прежде, чем Ларс Сванборг мог понять его намерение, Силин со злым криком широко размахнулся и ударил ножом в середину холста. Он с треском разорвался, а нож с каким-то скрежетом резал его и колол.

Силин метался от одной стены к другой, и скоро остались лишь рамы с сохранившимися кое-где лоскутами холста. Обрывки портретов и куски разбитых рам валялись на полу, и по ним ходил Силин с бледным и искаженным внутренней мукой лицом.

Он нажал кнопку, и почти мгновенно вырос на пороге матрос.

— Убрать этот мусор! — крикнул он, но, спохватившись, повторил этот приказ движениями пальцев и рта, как это делают при объяснениях с глухонемыми.