Антоний Фердинанд Оссендовский - Бриг «Ужас» [Избранные сочинения. Том II]

В это время они подходили к далеко выдвинувшемуся в море скалистому мысу.

— Там пучина начнется, — сказал один из рыбаков, — а только вы в море дальше рулите, не то запрокинет нас здесь… Вишь, какие буруны бьются!

Действительно, у самого мыса вскидывались и лизали изъеденную водой скалу пенистые, бешено ревущие волны.

Боцман направил баркас в море, прямо на юг от мыса.

Когда они сравнялись со скалой и пароход был уже близко, женщина, схватившись обеими руками за голову, поднялась во весь рост и с криком упала на дно баркаса.

— Что с тобой?!.. — бросился к дочери Туманов.

Но слова замерли на губах старика.

Из-за мыса, распустив два больших паруса, прямо на них неслась яхта. На белом полотне парусов чернелись слова: «Бриг „Ужас“» и широкая траурная кайма.

— Гребите! гребите! — крикнул Самойлов рыбакам и вынул из кармана револьвер.

— Наддай! — повторил его приказание боцман, и рыбаки, мерно сгибаясь и разгибаясь, начали быстрее вскидывать весла.

Баркас рванулся вперед.

Парусная яхта, маневрируя по ветру, старалась пересечь путь убегающим, но до парохода было уже недалеко.

Всем стало ясно, что баркас спасен и что яхте не настигнуть их.

Внезапно налетел ветер. Его порывы сделались сильнее и чаще. Пользуясь этим, на яхте подняли новые паруса. Их было так много, что скрылись мачты и снасти. Казалось, что какое-то неведомое морское существо, белое от пены волн, встало и несется над водою.

Яхта не плыла — она летела. Свежий ветер, встретив сопротивление парусов, подхватил судно и понес его. Все чаще и чаще видны были острый киль яхты и далеко выдвинутый руль.

Судно уходило в сторону от баркаса, и только тогда, когда до парохода оставалось не более полуверсты, оно непостижимым маневром сразу перекинулось на другой курс и стало рядом с беглецами.

— Не тревожьтесь! — раздался угрюмый голос Силина, и он вышел на нос яхты. — Я не причиню вам никакого вреда. Я только хочу взглянуть на Нину в последний раз и передать, что я вызываю на бой того, кто оклеветал меня… Самойлова. Я буду ждать.

Новым маневром Силин отбросил свою яхту от баркаса на несколько саженей и, остановившись, убрал паруса и отдался волнам, которые бросали судно, как легкую, беспомощную щепку.

На баркасе воцарилось глухое молчание. Даже рыбаки перестали грести и тревожно поглядывали на господ.

Самойлов был бледен. Он провел рукой по высокому лбу, и глаза его загорелись. Он опустился на колени на дно баркаса и нагнулся над Тумановой.

Она лежала, бледная и безжизненная, в глубоком обмороке, и на ресницах ее блестели слезы.

Тоска и ужас были на ее лице, измученном и исстрадавшемся.

Самойлов молча взял ее руку и прижал к губам.

Потом он поднялся, обвел всех каким-то вопрошающим и словно недоуменным взглядом. Неожиданно, быстрым прыжком вскочив на скамейку, он бросился в воду и поплыл к яхте.

И тотчас же другой человек кинулся ему навстречу.

Это был Силин.

Он далеко закидывал руки и, рванувшись, бросками поплыл к Самойлову.

Встреча их была коротка, как вспышка молнии, и так же бесследно пропали в морской глубине эти схватившиеся друг с другом враги, как исчезает на темном небе прорезавшая его огненная стрела…

Лишь воронки заплясали и закружились на поверхности океана, да всплыло и сразу же исчезло большое багровое пятно…

Недавно случайно попавшие на остров Долгий промышленники нашли занесенные песком и истлевшими водорослями обломки разрушенного корабля.

На почерневшей и расколотой доске они прочли надпись: «Бриг „Ужас“»…

Кроваво-красное, трепетное небо нависло над землей, откуда рвалось кверху с шипением, свистом и оглушительным гулом пламя. Оно охватывало великолепные дворцы знати и хранилища искусств, перекидывалось на церкви, общественные здания, вокзалы и кварталы бедняков, вызывало взрывы и новые разрушения, неся ужас и безграничное смятение.

В один день и в один час во всех больших городах мира вспыхнули пожары и залили потоками огня улицы и площади и зловещим заревом, какого никогда еще не видела земля, озарили небо.

Крики и стоны стояли в городах, глухо, в безумном ужасе завывала бегущая из городов толпа людей, лаяли собаки, с тревожными криками и громким лопотом крыльев носились и падали в пламя обезумевшие птицы, с зловещим смехом перебегали из дома в дом шайки грабителей и озлобленной черни.

Иногда весь этот хаос звуков покрывался грохотом обрушившегося здания или гулом взрыва, и тогда видно было, как неслись по воздуху и кружились в дыму и длинных языках пламени люди, камни и глыбы вскинутой под облака земли и горящего асфальта и железа.

С жалобным звоном лопались стекла в домах и храмах, с сухим треском срывались с пьедестала статуи и падали, давя своей тяжестью десятки обезумевших от огня и ужаса людей.

Пока местные власти выработали план борьбы с огнем, большая часть населения городов погибла или убежала в поля и в окрестные парки.

Здесь избегнувшие смертельной опасности беглецы начали передавать друг другу свои впечатления, делиться своими неожиданными и случайными наблюдениями.

И как это ни странно, но в чопорной Европе, в пестрой Калькутте и в деловом Фриско эти впечатления и наблюдения были удивительно похожи.

Повсюду замечены были женщины и совсем юные подростки-девочки, перебегающие от дома к дому, от дворца к дворцу и копошащиеся у стен и подъездов. И как только удалялись эти женщины от домов, тотчас же вспыхивал пожар, зажигаемый чьей-то могущественной и мстительной рукой.

Когда, наконец, власти принялись за спасение городов, — в их руки попали несколько женщин и девочек. Они были задержаны в то время, когда разбрасывали маленькие шарики, воспламенявшиеся ярко-синим огнем и поджигающие дома, так как железо и медь немедленно вспыхивали от них и горели, разбрасывая кругом целые снопы искр, распространявших пожар все дальше и дальше.

Некоторые из арестованных поджигательниц раскидывали повсюду листки, в которых говорилось о поджоге городов всего мира женщинами, тщетно пытавшимися достигнуть равного с мужчинами положения.

«Мы насчитываем в своих рядах, — говорилось в этих листках, — равное с вами, мужчины, число гениальных и энергичных людей. Почему же вы все еще предоставляете нам роль рабынь или ничтожных помощников ваших? Мы уже два месяца боремся с вами, и теперь мы решились. Огонь и кровь, — вот отныне наш лозунг…»

Листки говорили правду.