Орсон Кард - Ксеноцид

Разве возможно такое, думал он, чтобы один индивидуум любил другого, не пытаясь подчинить его себе? Неужто это так глубоко закодировано в наших генах, что убрать это будет просто невозможно? Моя территория. Моя жена. Мой приятель. Моя любовница. Моя раздражающая и наглая компьютерная личность, которую вскоре сотрут из за наполовину безумной девицы, гения с психозом навязчивых идей, живущей на планете, о которой я в жизни не слыхал… и как же я смогу жить без Джейн, когда она уйдет?

Эндер увеличил масштаб схемы. Больше, еще больше, пока экране не начал показывать всего лишь по несколько парсеков в каждую сторону. Теперь он видел модель небольшого фрагмента сети — линии с полудюжины филотических лучей в глубине пространства. Теперь они уже не походили на сложную, плотно сплетенную ткань — скорее на линии, расходящиеся друг с другом на миллионы километров.

— Они не касаются друг друга, — шепнул Миро.

И вправду, нет. Эндер никогда не осознавал этого. В его воображении галактика всегда была плоской, такой, какой ее показывали звездные карты, горизонтальный разрез той части ее спирального рукава, откуда с Земли начали распространяться люди. Но ведь галактика не плоская. Никакая пара звезд не лежит в той же плоскости, что любая другая пара. Филотические лучи, соединяющие космолеты, планеты и спутники, распространялись по идеально прямым линиям, от одного анзибля к другому. На плоской карте они казались пересекающимися, но вот на трехмерном увеличении компьютерного экрана было ясно, что они даже и не касаются друг друга.

— Как она может в этом всем жить? — буркнул Эндер. — Как может она существовать в этом всем, если помимо конечных точек, никаких других соединений между этими линиями не имеется?

— В таком случае… может она существует и не здесь? Вдруг она живет в сумме компьютерных программ всех терминалов?

— Но тогда она могла бы проархивировать себя на всех доступных ей компьютерах и… — И ничего. Ей не удалось бы открыться наново, потому что для анзиблей использовали бы только чистые компьютеры.

— Вечно это продолжаться не может, — признал Эндер. — Компьютеры на разных планетах должны общаться друг с другом. Это важно. Конгресс быстро убедится в том, что нет такого числа людей, чтобы даже за год вручную вписать то количество информации, которую компьютеры пересылают через анзибли всего за час.

— То есть, ей следует спрятаться? Переждать? И снова появится через пять или десять лет, когда случится оказия?

— Такое возможно, если она именно этим и является… суммой программ.

— Наверняка в ней имеется нечто большее, — заявил Миро.

— Почему?

— Ведь если бы она была всего лишь суммой программ, пускай даже самозаписывающихся и самоисправляющихся, то эту сумму должен был бы создать какой-то программист или группа программистов. В этом случае она реализует только лишь те процедуры, которые вписаны в нее в самом начале. Тогда у нее нет свободы воли. Тогда она марионетка. Не личность.

— Ну что же, раз уж разговор зашел об этом… — вздохнул Эндер. — Возможно ты слишком узко определяешь свободу воли. Разве человеческие существа не похожи друг на друга? Не запрограммированы своими собственными генами и окружающей средой?

— Нет, — не согласился Миро.

— Тогда чем же?

— Наши филотические связи доказывают, что это неправда. Поскольку мы можем соединяться друг с другом волевым актом, к чему неспособна никакая другая форма жизни на Земле. Мы обладаем чем-то, являемся чем-то, что не было вызвано ничем иным.

— Так что же это такое? Душа?

— Даже не душа. Священники утверждают, что наши души создал Бог, а это отдает нас во власть следующего кукловода. Если Бог создал для нас свободную волю, то он же отвечает и за каждый наш выбор. Бог, наши гены, окружающая среда или же какой-нибудь идиот-программист, набивающий код на старинном терминале… свобода воли никак не смогла бы появиться, если бы мы сами, в качестве индивидуумов, были результатом какой-то внешней причины.

— То есть… Насколько мне помнится, официальный ответ философии на вопрос о свободе воли говорит, что таковой не существует. Имеется всего лишь иллюзия свободы воли, поскольку причины нашего поведения столь сложны, что мы просто не можем их расшифровать. Если у тебя имеется ряд костяшек домино, которые поочередно падают, ты всегда можешь сказать: эта косточка упала потому, что вон та ее толкнула. Но если у тебя имеется бесконечное число костяшек, которые можно проследить в бесконечном числе направлений, ты не угадаешь, где началась причинно-следственная цепочка. Потому-то ты и думаешь: эта костяшка домино упала потому, что так ей захотелось.

— Bobagem, — буркнул Миро.

— Согласен, что такая философия не имеет никакой практической ценности, — признался Эндер. — Валентина объясняла мне это таким образом: даже если свободы воли не существует, чтобы жить вместе в обществе, мы должны относиться друг к другу так, как будто она у нас имеется. В противном случае, если кто-либо совершит нечто ужасное, его нельзя будет наказать. Ведь это же не его вина, это все гены, окружающая среда или Бог заставили его поступить таким образом. А если кто-либо совершит нечто хорошее, мы не сможем его вознаградить, ведь и он тоже марионетка. Как только ты признаешь, что все вокруг марионетки, так какого черта вообще с ними разговаривать? Зачем что-либо планировать, творить, желать, мечтать, если все это только сценарий, встроенный в нас кукловодом.

— Ужас.

— Потому-то мы признаем нас самих и всех окружающих существами разумными. Мы относимся к каждому так, будто он осознает собственные действия, а не совершает их только лишь потому, что его кто-то к ним подталкивает. Мы наказываем преступников. Мы вознаграждаем альтруистов. Совместно мы планируем и строим. Даем обещания и ожидаем их выполнения. Свобода выбора — это всего лишь идея, но когда каждый поверит в то, что людские деяния являются ее результатом, когда в соответствии с этой верой принимает ответственность, результатом становится цивилизация.

— Свобода воли — это только выдумка…

— Так объясняла мне Валентина. Это означает, что свободы воли не существует. Не думаю, что она сама в это верит. Мне кажется, она считает, что если сама она цивилизована, то обязана верить в эту выдумку, а следовательно — она совершенно честно верит в свободу воли и считает, что вся эта теория обычная чушь… Но она верила бы в нее и тогда, если бы это было абсолютной правдой… То есть, никто ничего толком не знает.

Эндер рассмеялся, потому что Валентина тоже смеялась, когда много-много лет назад говорила ему об этом впервые. Тогда они были почти что детьми; сам он в то время писал «Гегемона» и пытался понять, почему его брат Питер совершил все те ужасные вещи, которые совершил.