Борис Штерн - Ледяная скорлупа

По дороге домой Барбан Драг был настолько поглощен победой, что на сто семидесятом горизонте чуть не врезался в попутный катер. И лишь отоспавшись, он осознал всю чудовищность той каторги, в которую с таким энтузиазмом ввязался на всю оставшуюся жизнь.

— Елизи ензидо! — подумал Барбан Драг. — Какая у меня была хорошая интересная спокойная жизнь! Исследовал движения неба, вычислял орбиты миров, распределение температуры льда, диффузию света. Даже все эти технические проблемы со скважиной, вся эта машинерия — всё интересно и благородно. Даже руководство институтом — семейное дело, вокруг — свои, понимающие с полуслова. А теперь? Теперь буду политиканствовать, обивать пороги, разруливать конфликты, отвечать за чужие грехи, толкать чиновников, устраивать разносы, задавать нагоняи, гасить истерики и скандалы и тратить, тратить и тратить нервы. За что мне это? Сам ведь взялся, боролся за эту судьбу всеми силами. Блеснул красноречием, жморов дрынь… а пожалуй, и правильно, что блеснул. Если никто не потянет этот воз, мы так и не вылупимся из своей скорлупы, возможно, никогда. И тогда сам я никогда не увижу внешнего пространства. Доживу ли? Но раз уж впрягся, у меня будет, по крайней мере, шанс.

В метановом куполе действовали весьма жесткие правила навигации. Никто не имел права отклоняться от фарватера, идущего вверх по сужающейся спирали, обозначенного цепью акустических маяков и желтых огней. Ни одно судно не имело права пересекать границу вода — метан иначе, чем через иллюминированный «бублик». Пространство непосредственно под скважинами было самым запретным: под одной вертикально шли кабели, под другой время от времени самоходом отправлялся вниз лёд и контейнеры с отходами. Эти запреты не относились только к дежурным по границе воды с метаном, ответственным за уборку льда и отходов.

Очередной дежурный дождался, когда наверху из тьмы проступило несколько голубых огоньков. Он застабилизировал буксир, вколол себе дозу прессонола, спустил давление в рубке и выплыл наружу. Это формально не было нарушением правил, но только потому, что их составители и в страшном сне не могли подумать, что кто-то из дежурных может выкинуть такой фортель. Кроме этого дежурного никто такого фортеля и не выкидывал. Вообще-то на дежурстве запрещалось даже вести посторонние разговоры по сотовой связи, не то, что покидать буксир.

Целью странного поступка дежурного было полюбоваться тем, что произойдет, когда связка глыб льда достигнет границы. Из рубки он насладиться зрелищем не мог.

Где-то далеко наверху в каждой из двух скважин проходчики высверлили отверстия, аккуратно подорвали очередной слой льда так, что он раскололся на четыре сектора, как круглый торт, поделенный на четверых. Глыбы опустились на сетку. Из восходящей скважины их перетянули по горизонтальному штреку в нисходящую, где ждали еще четыре глыбы. Все восемь сцепили в гирлянду, к каждой прикрепили голубой светильник и отпустили свободно погружаться — сначала по скважине, заполненной метаном, потом в открытой толще метана до границы с водой. Дежурный сам был проходчиком, поэтому очень хорошо знал, как всё это делается. Администрация по настоянию Барбан Драга предпочитала направлять рабочих на разные участки работы, чтобы каждый хорошо представлял себе всю цепочку, — так было меньше нестыковок и накладок. Большинство не любило дежурить у границы — большинство, но не этот.

Гирлянда, собравшись в комок, пересекла границу, затормозилась и пошла вверх. Дежурный, закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, начал изо всех сил отрывисто свистеть. Он «видел», как вздымается огромная кольцевая волна между водой и метаном, поднимая мелкую ледяную шугу. Кольцевой холм начал медленно расходиться, а в центре, куда опустилась гирлянда, начал подниматься новый бугор — он тоже превратился в расходящееся кольцо — и так несколько раз. Волны отличались от земных кругов на воде огромными размерами и медлительностью — результат слабой гравитации и сравнительно небольшой разницы в плотности воды и углеводородов.

Никто из европиан никогда не видел волн! Вообще, никто из них до сих пор не видел поверхности, по которой могут ходить волны. И наблюдать их было потрясающе — это стоило риска любых дисциплинарных взысканий. Почему эволюция одарила разумных существ тягой к невиданным явлениям, вместо того, чтобы снабдить рациональным страхом? Дежурный завороженно следил за кругами, пока поверхность чуть не успокоилась — надо было срочно выполнять основную обязанность.

Он вернулся на буксир, восстановил давление и направил судно к гирлянде. Зацепив кольцо с красным светильником, не спеша потащил гирлянду, которая не успела смерзнуться в бесформенный комок (а бывало и такое), за пределы купола в ледовый отвал. Это тоже было зрелище! Глыбы льда, неся в себе космический холод, быстро покрывались новым намерзающим льдом, приобретая более округлые очертания. Светильники тоже оказались под толстым слоем льда, и теперь глыбы светились изнутри — Дежурный любовался гирляндой в зеркало заднего вида. Путь был неблизкий, и можно было вволю пофантазировать.

Всем проходчикам было торжественно обещано, что они смогут своими глазами увидеть внешнее пространство. Возможно, это было опрометчиво: почти все теперь не могли отделаться от фантазий, что они там увидят. Каждый представлял это по-своему — Дежурный не мог отделаться от образа плавающих в пространстве ледяных миров, подсвеченных изнутри: буксировка десятков гирлянд сделала свое дело — воображение переклинило. Как только он пытался представить, что увидит, поднявшись в барокамере из последнего шлюза на телескопической стреле, перед глазами вставал хоровод миров — ледяных шаров, светящихся внутренним светом. Дежурный знал, что миры освещаются снаружи, знал, что лёд, покрывающий целый мир, не может выглядеть прозрачным, но знание не помогало — он тряс головой, но воображаемые миры оставались полупрозрачными, светящимися сами по себе. Но это был еще не худший случай. Бригадир, начитавшись одного известного фантаста, не мог представить себе внешнее пространство без огромных прозрачных тварей, испускавших синеватое свечение.

А самое сложное заключалось в другом.

Все становились в тупик от осознания, что там, за ледяным панцирем, средством восприятия далекого становится не слух, а зрение. Никто никогда не видел глазами ничего дальше четверти свиста. А тут требовалось вообразить что-то за сотни тысяч и миллионы свистов, воспринимаемое через глаза. Зрительное воображение бастовало и не могло предложить ничего, кроме подсвеченных ледяных глыб, крупных тварей с биолюминесценцией и прочих атрибутов глубоководного мира. Далекие миры появлялись скорее в звуковом воображении, хотя все понимали, что во внешнем пространстве нет и не может быть никаких звуков. Вообразить космос жителю океанских глубин не проще, чем нам представить кривое и тем более замкнутое трехмерное пространство.