Борис Штерн - Ледяная скорлупа

— Идея! Причина должна быть сформулирована одной короткой фразой. Эпитафия! Пусть Анзилир входит в содружество цивилизаций, которые очень далеки друг от друга, но держат связь по радио.

У содружества существует традиция: когда какая-нибудь экспедиция обнаруживает на некой планете погибшую цивилизацию, то планета получает статус мемориала. Там запрещается любая деятельность, кроме археологической, запрещается колонизация, на орбиту выводится мемориальный корабль-музей. Шлюз корабля украшается короткой надписью-эпитафией, в нескольких словах сообщающей о судьбе цивилизации. Например… например… Ну, скажем: «Они были талантливы и пассионарны, но не смогли поделить свой мир». Мало надписи… еще сканирующий небо радиолуч, передающий эпитафию в пространство — всем мирам и народам.

Еще: «Они были умны и деятельны, но захотели взять у природы слишком много». Мемориалов получилось гораздо больше, чем живых цивилизаций… столь много, что, сочиняя эпитафию, трудно не повториться. Есть! Понятно, о чем будет думать Иауалл, стоя на берегу океана Анзилира. Он будет сочинять эпитафию по нам!

Дурдам Збинь удовлетворенно постучал задними руками по голове, что эквивалентно нашему радостному потиранию рук.

— Итак, Иауалл поведет третью, траурную экспедицию к нашему Миру. Мемориальный корабль, построенный на Анзилире, выйдет на орбиту, на нем будет размещена библиотека с Поднебесья Медузы, радиомаяк. Но текст эпитафии будет начертан не только на шлюзе корабля. Участники экспедиции напишут ее исполинскими символами на льду Внешней Поверхности. Так, а что они напишут?

Что придумает Иауалл, стоя на берегу океана Анзилира? Что придумает?..

Дурдам Збинь включил четвертую симфонию Бахан Мцара, завис в центре комнаты и закрыл глаза. Хорошая музыка часто помогает найти правильные слова. Это было современное исполнение для октосистемы — на главную тему накладывалось эхо, рисующее объемный трансформирующийся мир.

— Сколько ни слушай, каждый раз пробирает. Даже сильней с каждым разом — всплывают новые интонации и картины. Вот ласковый маленький мирок. Грот, теплый ключ под скалой… Хочется расти. И мир растет. Скала растет, превращается в огромный пик.

Его вершина исчезает в темной вышине. Появляются холмы, вырастают в горы, переносимся выше… Далекое небесное эхо. Простор… Это твой простор! Ты и сам растешь, ощущаешь восходящие и нисходящие потоки. Трогаешь одной рукой скалу, другой — поглаживаешь гору за долиной. Твой ласковый мир… Всё четче небесное эхо, небо превращается в потолок. Появляется легкий дискомфорт. Ты растешь, а потолок не поднимается. Мир становится тесен, эхо от потолка давит на голову. Надо пробить потолок! Не хватает пространства! Стоп!

Дурдам Збинь остановил запись.

— Вот оно! Дальше симфония разорвет потолок в клочья, но мы не обладаем мощью и духом этой музыки. У нас скважина зарастает льдом. Эпитафия будет звучать так: «Они были мирными и пытливыми, но задохнулись в своей скорлупе».

Дурдам Збинь успел написать свою последнюю книгу. Она, мягко говоря, не стала бестселлером. И всё же небольшой, зато устойчивый спрос на «Эпитафию» намного пережил автора. Пережил забвение Внешнего пространства, эпоху постфилософии, разгул сюррелятивизма и всю эпоху вялых колен (для нас будет правильней сказать «вялых веков»). И дотянул до появления волонтеров.

Как заканчиваются вялые века? Видимо, так же, как эпохи оледенения на Земле — просыпается какой-то могучий вулкан и меняет атмосферу. Кстати, с первого взгляда, вялые века — полезное явление. Цивилизация не терпит крах, а просто погружается в дрему. Инфраструктура в порядке, культура подает признаки жизни, а поп-культура вообще цветет. Просто божья искра уходит в землю. Возможно, вялые века — самые безопасные периоды в жизни развитых цивилизаций любых миров? Усталость — далеко не самое вредное чувство. Важно, чтобы это не затянулось надолго, иначе апатия, атрофия, амнезия… смерть.

Роль вулкана сыграли волонтеры. Однажды откуда не возьмись появилась бодрая молодежь и заявила, что мир стал непроходимо туп и скучен, что кумиры эпохи — жалкие рассупляи в сравнении с великими предками, чьи дела надо возродить и продолжить.

— И мы их возродим и продолжим! — сказали волонтеры.

Взрослый мир смотрел на встрепенувшуюся молодежь с иронией, кто со злой, кто — с добродушной.

— Что может эта зеленая поросль с завышенным самомнением? — вопрошал взрослый мир.

Но зеленая поросль не унималась, более того, она заразила своим энтузиазмом часть зрелых жителей вялого мира, к тому же сама подрастала и матерела. Пришло время, и волонтеры превратились в ощутимую силу, пробуя дела великих предков на зуб. Пришло время, и три пассажирских корабля с волонтерами припарковались у заброшенной базы проходчиков скважины.

База располагалась почти точно под скважиной на высоком вулканическом плато — не таком высоком, как Поднебесье Медузы, но недосягаемом без кораблей и прессонола. Ее обустроили на пологом застывшем лавовом потоке в десяти свистах от жерла спящего вулкана, того самого, который и породил метановый купол.

Вся база была покрыта тонким слоем ила — нетронутым за пять колен, прошедших с тех пор, как последний проходчик покинул это суровое место. Большая высота вулканического плато спасала базу от воришек, вандалов и другой непрошеной живности. Налет времени выглядел как признак окончательной смерти. Но база ожила.

— Тащи генератор! Давай резак. Надо открыть замок ангара… Стой, не надо, замок открылся.

— Как это открылся?

— А вот так, штатным образом — мистика, но открылся.

— Где-то здесь должны быть рабочие барокапсулы, посвети. Да вижу, выглядят неплохо.

— Шарниры локатора проворачиваются! Вот не ожидал.

— Эгей, радиоизотопный генератор жив!

— Как это жив, что за жморь?

— Так и жив — напряжение на выходе — 60 процентов от номинала.

— Барокапсулы держат, уже третью опрессовал!

— У меня освещение от здешнего генератора включилось. Где-то должен быть рубильник внешнего освещения.

— Он рядом со мной. Включаю наружное освещение!

База засияла, и обнаружился фантастический идеальный порядок, который трудно было оценить на слух. Ангары, цистерны с топливом, высотные буксиры и транспортеры — всё на местах, аккуратно припарковано, покрыто толстым слоем консервирующей смазки, припорошенной илом. Проходчики знали, что больше не вернутся сюда. Они подозревали, что скважины будут надолго заброшены, но были притом уверены, что всё это понадобится потомкам. Потому и законсервировали на совесть, хотя в контракт это не входило. И не только законсервировали — привели в порядок всю документацию, написали дополнительные инструкции и замечательно организовали библиотеку, отведя под нее один из ангаров.