Василий Воронков - Синдром отторжения [litres]

– Алло! Земля вызывает…

– Чего? – Я убрал суазор.

– Чего-чего? – передразнил меня Виктор. – Куда пойдем-то?

– А куда идти? До конца все равно минут двадцать осталось. Давай здесь подождем.

Из-за вкрадчивой обволакивающей тишины мне было неудобно говорить в полный голос.

– Да ну, давай лучше в буфет. Чего здесь-то стоять? Думаешь, он обратно пустит?

– Разбежался.

– Вот-вот, – осклабился Виктор. – Я тоже не хочу обратно. Всю эту чушь и безо всяких голограмм можно в учебнике прочитать. Чего время-то тратить?

Я поддался на его уговоры.

Пока мы ждали лифта, я постоянно проверял новые сообщения, хотя и понимал, что ответа от Лиды нет – в противном случае, суазор непременно известил бы о том, что его цифровой вселенной требуется мое срочное внимание.

– Да не парься ты из-за этого придурка, – сказал Виктор, когда мы заходили в лифт. – За что он нас выгнал-то? Да его учебная часть на смех поднимет, если он и правда туда сунется.

– А я и не парюсь.

– Но как-то ты погрустнел.

– Устал просто.

– Опять она?

Мы стояли в кабинке, не нажимая кнопок. Поначалу лифт терпеливо ожидал команды, но потом двери стали закрываться, и Виктор, спохватившись, нажал кнопку первого этажа.

– Что у вас с ней происходит?

– Я и сам не знаю.

Лифт остановился. Двери открылись – и суазор взволнованно задрожал в кармане. Я остолбенел. Суазор быстро успокоился, погрузившись в чуткий электронный сон, но я не двигался с места.

Я боялся читать ее ответ.

– Чего стоишь? – поморщился Виктор. – Сейчас двери закроются.

На первом этаже сновали ошалелые студенты, которые, видимо, сбежали с лекций или же были изгнаны другим истеричным профессором, как мы. В автоматизированном буфете, точно по заказу, работала только кофейная машина. А за высоким столиком, у светлого, с отключенными шторами окна стояла Лида и пила кофе из пластиковой чашки.

Меня парализовало.

Лида щурилась от солнечного света. Волосы ее были распущены и падали на лицо. Она откинула прядь, пригубила кофе и – обернулась.

Лида смотрела на меня, не говоря ни слова. Она выглядела испуганной, пластиковая чашка с кофе чуть не выскользнула у нее из руки.

– Ты здесь? – произнесла наконец Лида. – Но я только что написала. Думала, ты на семинаре.

– Должен быть, да. Но вот из-за этого…

Я повернулся, но не увидел Виктора. Тот исчез – сгинул, как привидение. Столь внезапная тактичность была совершенно для него не типична.

– Так странно, что ты… – начала Лида и смутилась. – Ты получил мое сообщение?

– Еще не успел прочитать.

Я встал рядом с ней, облокотившись о круглую столешницу. Столик накренился.

– Значит, прогуливаешь?

– Не совсем. По правде, нас с Виктором выставили с семинара. Причем ничего не делали такого – Виктор мне новость одну по суазору показал.

– Так ты теперь местный хулиган? – усмехнулась Лида.

– Да уж, – кисло сказал я.

– Не переживай. Все последнее время на нервах.

Она приподняла чашку с кофе, поднесла ее к губам, но через секунду поставила на стол и демонстративно подула в чашку. Молочная пенка таяла, бледный пар от чашки быстро рассеивался в солнечных лучах, кофе остывал.

Мы замолчали.

– Да, я же хотел кофе, – сказал я.

Кофе-машина мучительно долго перемалывала зерна, издавая пугающий надрывный вой, а потом резко затихла, как будто ее закоротило и несваренный кофе застрял у нее в отверстом металлическом горле.

Я повернулся к Лиде.

Она почувствовала мой взгляд и виновато улыбнулась. Я раздраженно ударил по кофейному аппарату и еще раз нажал на длинную кнопку с надписью «Эспрессо». Машина гневно затряслась; послышался нарастающий утробный гул, и в недрах кофейного аппарата словно начала раскручиваться огромная турбина.

В буфет ввалилась толпа студентов.

Наверное, их отпустили пораньше с лекции. Послышались недовольные крики, смех. За мной выстроилась длинная суматошная очередь. Я потерял Лиду из вида и, бросив попытки получить кофе, стал проталкиваться к нашему столику через обступивших своенравный кофейный автомат студентов.

Лиды не было.

Недопитая чашка с кофе стояла на столе – как осторожное и невразумительное послание, которое у меня не получалось расшифровать.

Я открыл суазор.

«Извини, – прочитал я. – Конечно же, я помню, что обещала. Но пока я не готова. Еще раз меня извини».

Раздался звонок, извещающий о конце пары.

В тот день мне приснился длинный неестественно яркий сон. Я видел, как огромный, похожий на перевернутую пирамиду корабль медленно заходит на орбиту Земли. Не было ни Солнца, ни других звезд, ни даже Луны.

Пирамида выплывала из темноты.

На ее покрытом трещинами и пробоинами корпусе ярко вспыхивали угрожающие красные огни. Гигантская тень от корабля проносилась по океанам и континентам.

Начиналось затмение – похожий на пирамиду корабль заслонил солнечный свет. Все вокруг накрыла темнота.

Я оказался дома – в своем старом доме. Мама (во сне я не знал, что она умерла) помогала мне собраться в дорогу. Она заворачивала в пакет ненавистные эклеры с таким видом, словно ничего важнее в тот миг не существовало. Я улетал с Земли – надолго, возможно, на всю жизнь, – а она думала только о пирожных.

Мама быстро устала. К тому же у нее закончились пакеты. Эклеры уже не влезали в дорожную сумку. Я хотел остановить ее, сказать, что все это совершенно не нужно, что я не люблю эклеры, но почему-то молчал. В корзинке на столе еще оставались пирожные. Мать изможденно застонала, налила чай в любимую, неровно склеенную чашку, села за стол и осуждающе посмотрела на меня.

– Не забывай… – начала она.

Комната зашаталась, как при землетрясении, лампы на потолке вспыхнули и погасли, и я упал, панически всплеснув руками, провалился в металлический грохот и разверзшуюся темноту. Когда я пришел в себя, небо за окном было совершенно черным, а огромная перевернутая пирамида угрожающе нависала над сумрачным городом, и ее изъеденный корпус касался шпилей высотных зданий. Лампы на потолке в комнате лопнули, однако свет – неестественный, белый, как при химической реакции – исходил из самих стен.

Мама лежала под столом, застыв в конвульсиях, – ноги судорожно согнуты в коленях, большой палец на правой руке зажат между зубами. Я отчетливо понимал, что слишком поздно, что осталось лишь несколько секунд, несколько последних мгновений. Я наклонился к матери, собираясь проверить ее пульс, и – меня поглотила темнота.

В те дни я встречался с ней постоянно.

Сколько раз я видел маму! Она сидела на скамейке на станции, повернувшись ко мне спиной, обижаясь на мою безответственность и черствость. Стояла в вагоне, прикрывая лицо истрепанным суазором. Переходила на другую сторону улицы под торопливые команды светофора «можно идти», «можно идти». Всякий раз, обознавшись, я на мгновение верил – она жива, она здесь, в этом огромном и душном городе, и просто не желает меня больше видеть.