Василий Воронков - Синдром отторжения [litres]

И меня накрыла темнота.

Я открыл глаза.

Взгляд уперся в ровный пустой потолок, омытый слепящим светом. Казалось, меня окружает глухая бесцветная пустота. Чувства возвращались постепенно – я медленно оживал, возвращаясь в реальность после опустошительного, похожего на смерть сна. Сначала горло свело от горечи и сухости, как у умирающего от жажды, а потом меня начал пробивать каленый холод, начиная с пальцев босых ног – словно я отходил от криозаморозки.

Я вдохнул, приподнялся, и руки со скрипом заскользили по плотной полиэтиленовой пленке.

Я лежал на узкой больничной койке, похожей на противень для трупов в морге. Я снова был в своей камере – или в еще одной, точно такой же. Меня переодели в новую синтетическую робу – ломкую и пахнущую резиной, без пятен крови на рукаве. Правое плечо стягивал тугой медицинский жгут, фиксирующая повязка – наверняка мне внедрили еще один имплантат, отравляющее нервные окончания яблочное семя. Я опять был на поводке.

Глаза слезились из-за светящейся белизны стен.

Я попробовал встать.

Меня покачивало, мне хотелось пить, ноги тряслись, как после нескольких недель в невесомости, когда мышцы дрябнут без нагрузки, но в остальном я чувствовал хорошо. Голова была свежей, дышалось легко.

Я проснулся.

Я прошелся по комнате – и вдруг все произошедшее вспыхнуло передо мной, ослепив, лишив точки опоры. Я пошатнулся и прижал руку к груди. Не было ни ран, ни повязки. Я не чувствовал боли. Как будто побег, авария на станции и женщина, назвавшаяся Лидией, оказались лишь невыносимо долгим безумным сном.

Глазок панорамной камеры тускло светился над закрытой дверью.

– Эй! – крикнул я. – Здесь кто-то есть?

Электрическое око камеры на секунду мигнуло, присматриваясь.

– Что произошло? – спросил я, глядя в пустой потолок.

– Успокойтесь! – послышался металлический голос. – Вам нельзя много двигаться. Ложитесь в постель.

– Но как… – Я не мог подобрать слов. – Как это может быть? Почему я здесь? Я выстрелил себе в грудь или…

Искусственный ветер, создаваемый системой вентиляции, пронизывал меня химическим холодом.

– Это снова ваш дурацкий тест? Выстрел в упор из шокового на максимальной мощности не такой уж и смертельный, да? И чего вы добились? Вы…

– Вас реанимировали, – ответил металлический голос. – Вас едва удалось спасти.

– Реанимировали? – спросил я и снова прижал руку к груди. – Но я чувствую себя хорошо, слишком хорошо для…

– Идиот! – раздалось с потолка.

Электрический глазок камеры взволнованно моргнул.

– Таис? – спросил я. – Таис, это ты?

– Да, – ответил голос, помедлив.

– Вы правда меня откачали? Зачем? Ты не думаешь, что было бы…

Ноги подгибались от усталости, мне хотелось усесться прямо на холодный пол, но я продолжал стоять.

– Было бы гуманнее… – пробормотал я.

– Я сейчас зайду, – послышалось в ответ.

Бронированная дверь моей тюрьмы вздрогнула, и мне показалось, что все вокруг – свет, стены, камера, пустой потолок – задрожало и подернулось густым туманом, словно у меня начали отказывать глаза.

Я зажмурился, а когда поднял веки, то увидел Таис. В руках у нее было устройство, похожее на тенебрис.

– Ты и правда идиот? – сказала она. – Значит, зачем мы тебя откачали? Зачем? – Она сжала губы. – А зачем ты выстрелил, кретин?

– Я не знаю… – пробормотал я. – Наверное, тогда мне не хотелось жить.

– Потому что твоя Лида выглядит вовсе не так, как ты себе вообразил?

Таис была в ярости.

– Потому что вся моя жизнь, – произнес я, тщательно выговаривая каждое слово, – вся моя жизнь, все, что я о себе знаю, – это…

– Я ведь говорила, – вздохнула Таис, – мы можем тебе помочь. Ты отличаешься от остальных.

– Чем же?

Таис попыталась ответить, но я остановил ее взмахом руки.

– Нет, это даже неважно. Как вы мне поможете? Перезагрузите? Но это будет другой человек. Человек, который…

– Это будешь ты, – перебила меня Таис. – Ты, настоящий. Понимаешь?

– Понимаю. Настоящий. Но что значит настоящий? Такой, как это описано в документах и протоколах? Таис! – Я потянулся к ней, и девушка, нахмурившись, угрожающе покачала тенебрисом. – Ты не знала меня настоящего!

– Постарайся успокоиться, – примирительно сказала Таис. – Ты на взводе. Тебе нельзя волноваться. Ляг, полежи. Станет лучше.

– Лечь? – Я устало закрыл ладонью лицо. – Лучше?

– Отдохни, поспи.

– Но даже мои сны, воспоминания… Это все неправильное. Я путаюсь в них, как…

– Извини. – Таис отвернулась. – Мы делаем все, что можем. Но в любом случае самоубийство – это не выход.

Она подошла к открытой двери.

– Подожди! – крикнул я, и Таис замерла, не оборачиваясь.

– Не надо, – попросила она.

– Мне кажется, – выдохнул я, – мне кажется, я понял. Я понял все и, возможно, именно так я и смогу жить.

Таис посмотрела на меня с удивлением.

– Если я, если вся моя личность – лишь мешанина из каких-то испорченных воспоминаний и ночных кошмаров, то значит – это и есть я. Настоящий я. Не нужно ничего чинить. Это то, как я думаю, то, что я знаю. И…

Таис хотела возразить.

– Погоди!

Я поднял руку.

– Дай мне закончить. Это важно. Я знаю, что, как бы там ни было написано в документах, ты для меня не просто… ты для меня…

Язык заплетался; я путался в словах, как больной, разучившийся говорить. Пропитанный химией воздух обжигал горло.

– Я люблю тебя, – сказал я. – И неважно, как зовут тебя на самом деле – Лидия или нет. Для меня Лидия – это ты, а не та женщина в…

Я не договорил. Таис молчала. Она посмотрела на меня зелеными глазами, в которых отражался колкий электрический свет, а потом повернулась к двери.

– Сегодня мой последний день здесь, – сказала Таис. – Завтра меня переводят на другой проект. Возможно, мы больше не увидимся.

Я открыл рот и беспомощно протянул к ней руки. Все вокруг застилала белизна.

Таис шагнула в зияющий дверной проем.

– Если только… – пробормотал я. – Если только в дэ два действительно…

С лязгом закрылась дверь, и я вздрогнул, очнувшись.

Все вокруг заполонил красный пульсирующий свет, словно в глазах у меня лопнули кровеносные сосуды. Истошный свист впивался, как раскаленный бур, в черепную коробку. Я застонал от боли и вытащил из уха визжащий сигнализатор. Небольшой, похожий на яблочное семя, он все еще вибрировал в руке. Я сжал пальцы. Передатчик щелкнул и переломился, и два его смятых обломка разлетелись в разные стороны в кровавом мареве над головой.

Я не понимал, что происходит.

Меня волной накрыла непроницаемая тишина. Я был один. Я тонул в невесомости. Каждый вздох давался мне с трудом, а грудь разрывало от боли – точно от смертельной раны, из которой бьет кровь, окутывая тебя красным туманом.