Владимир Ильин - Сокамерник

— Извините, Кэп, — покаялся я. — Промашка вышла. Не сдержался. Вывел он меня своим упрямством… Больше не повторится.

— Надеюсь, — процедил Кэп сквозь зубы. Поиграл желваками на скулах и успокоился. Настолько, что опять взялся за свою игру в английских лордов.

— У вас уже есть какие-то идеи, Эдуард Валерьевич? — осведомился он.

Я пожал плечами и ответил в тон своему собеседнику:

— Видите ли, Александр Иванович, идеи не рождаются на пустом месте. Для идей нужна информация. Как можно больше информации…

— Может быть, я смогу помочь вам в этом?

В течение последующих десяти минут я выяснил, что перед отправкой на КоТ Кулицкий проходил стандартное медицинское обследование, согласно которому он был и физически, и умственно здоров.

— А шрам на черепе у него откуда? — спросил я.

— Оттуда же, откуда бывают шрамы после аппендицита, — усмехнулся Кэп. — Считай, что к делу это не относится.

— А на наркотики его проверяли? — поинтересовался я.

Кэп поднял брови.

— На наркотики? Разумеется. Никаких следов употребления. По-твоему, Кулицкий похож на наркомана?

— В том-то и дело, что похож, — сказал я. — Такое впечатление, что он постоянно пребывает под кайфом.

— Нет-нет, — решительно замахал руками Кэп. — Это исключено! В КоТе нет никакой «дури», да и откуда ей тут взяться? Все грузы, прибывающие с Земли, проверяются мной лично. Среди медикаментов, которые числятся за доктором Прагером, нет никаких препаратов, которые могли бы быть отнесены к категории наркотических средств, да и учет у нас строгий.

«Да уж, — подумал я, — знаю я ваш строгий учет. Он вовсе не мешает Аспирину надираться до поросячьего визга почти каждый день».

Но спорить не стал.

В конце концов, я бы знал, если бы в КоТе действительно водилась наркота. Какой-никакой, а я — все-таки «авторитет». Но тут, похоже, действительно все было чисто — не то что в обычных зонах, где обязательно найдется продажный охранник или надзиратель, который за определенную мзду готов снабжать паханов чем угодно, от «колес» до порнографических журнальчиков…

Мы еще поболтали немного с Кэпом всё в том же взаимно-вежливом духе, и он уже вызвал Митрича, чтобы тот отбуксировал меня обратно в камеру, как вдруг я вспомнил:

— Кстати, Александр Иванович, вы не знаете, что такое — многочлен?

Он ошарашенно уставился на меня.

— При чем здесь это?

— Отказник меня так обозвал вчера, — пояснил я. — Вы слышали запись?

— Признаться, это место я не разобрал. Значит, многочлен, говоришь? — И Кэп вдруг заржал, как сивый мерин.

— Чего смеетесь? — угрюмо процедил я.

Кэп вытер выступившие от смеха слезы.

— Дуралей ты, Пицца! — объявил он. — Небось, двоечником в школе был?

Я ждал, сжав зубы. Пускай тешится, если ему так хочется. Мне главное — узнать правду.

— Многочлен — это такое понятие в алгебре, — наконец, сообщил Кэп. — Выражение, содержащее несколько элементов…

И тут в мозгу моем словно что-то щелкнуло.

— Тогда еще один вопрос, — сказал я. — Мой сокамерник, случайно, не на математика учился?

Кэп этого тоже не помнил. Ему пришлось вывести на экран личное дело Кулицкого, прежде чем он подтвердил, что да, на математика, причем теоретика… высшие уравнения, абстрактно-логические модели и все такое…

— Ага, — удовлетворенно сказал я. — Ясно. Спасибо, Александр Иванович. По-моему, за дверью Митрич уже замаялся ждать. Скажите ему, пусть отведет меня в мою бывшую камеру и распорядитесь, чтобы там включили экран в режиме интернет-связи.

— Что-о? — сдвинул брови Кэп. — А не слишком ли вы раскомандовались, Эдуард-хрен-Валерьевич? Или вам напомнить, что вы еще пока — осужденный, а не начальник тюрьмы?

— Простите великодушно, Александр Иванович, — светски расшаркался я, как умел. — Только мне позарез нужна кое-какая информация, а ее можно найти только в Сети.

— А меня спросить ты, значит, не хочешь? — пробурчал Кэп. — Думаешь, я тоже плохо в школе учился?

Я терпеливо молчал.

— Ладно, черт с тобой, — наконец, решил он. — Полчаса тебе хватит?

— Вполне, — сказал я. — Но это еще не всё. Для полного счастья мне не хватает сеанса связи с Землей.

— Что — со всей планетой сразу? — насмешливо скривился он.

— Да нет, с одним-единственным человеком.

— Обнаглел ты вконец, Пицца, — вяло сказал Кэп. — Решил извлечь как можно больше выгоды из своего положения нештатного воспитателя?

Я решил, что лучше промолчать.

Кэп почесал свой массивный затылок.

— Ладно, — сказал он. — Будет тебе сеанс. Разумеется, если человек этот жив и захочет с тобой разговаривать… Но только не сейчас. Вечером. И учти: если ты задумал что-то не то…

Он красноречиво погрозил мне увесистым кулаком.

— Спасибо, Александр Иванович, — вежливо ответствовал я. — Вы безмерно добры…

— Ладно-ладно, — сказал Кэп. — Ну, выкладывай, с кем тебе приспичило пообщаться.

Я сказал. И добавил:

— Только я хочу, чтобы это свидание состоялось в камере Отказника.

Пресняков ошалело воззрился на меня:

— Думаешь, это поможет?

— Да, — твердо сказал я. — Без этого ничего не получится…

Экран в нашей камере ожил сразу после ужина. Митрич заранее предупредил меня о времени включения, так что я уже был готов и отвлекал Кулицкого пустыми разговорами, не давая ему уйти в себя.

Лицо, которое появилось на экране после стандартных заставок и предупреждений о продолжительности и правилах свидания, принадлежало женщине. Наверное, ей не было еще и пятидесяти, но она выглядела полной старухой: седые волосы, потухшие глаза, ранние морщины на лице…

— Простите, кто вы? — спросила она, увидев мою физиономию.

— Здравствуйте, Виктория Павловна, — быстро сказал я. — Меня зовут Пи… то есть, Эдуард… Эдуард Краснов, заключенный КоТа… Я сижу в одной камере с вашим сыном Виктором.

— Господи! — охнула она. — С ним что-то случилось? Он болен?

— Нет-нет, с ним всё в порядке. Пока что он жив и здоров. По крайней мере, физически…

— Что значит — физически? И почему — пока? А где он сам? Почему я его не вижу?

Мать Кулицкого была близка к истерике, и я постарался успокоить ее.

— Дело в том, что его вызвал начальник тюрьмы на беседу. — Мое тело надежно перекрывало экран, и я надеялся, что сокамерника не видно за моей спиной. — Сдается мне, что с ним творится какая-то бяка, Виктория Павловна. Он отказывается работать, хотя это могло бы спасти его от гибели. И не хочет объяснить, на кой черт ему понадобилось провести остаток своей жизни в одиночестве. Я хочу, чтобы вы мне помогли. Потому что только вы можете ответить на один вопрос.

К концу этого монолога моя собеседница уже плакала в открытую, но когда я закончил, она судорожно сглотнула слезы и срывающимся голосом сказала: