Вацлав Кайдош - Барьер

– Омещанившийся просветитель!

Я не поверил своим ушам. Эта девушка меня подкармливала, когда меня с научной педантичностью держали на голодной диете. Ей одной только известно то место под моим подбородком, где следует почесать, если хочешь доставить мне величайшее наслаждение. И все-таки во имя истины я должен признать: поведение Изы непростительно. С того вечера – в этом я убежден – берет начало проводимая в тайне от всех, кроме, конечно, меня, работа моего профессора над Рефлексообразующим Существом, то есть моделью простой регулируемой системы, управляемой из единого центра и реагирующей на раздражения запрограммированно, с отклонением плюс минус ноль.

Достоинства такой модели для экспериментатора очевидны. А ее недостаток – слабую приспособляемость к изменениям во внешней среде – можно легко устранить, придав этой самой среде абсолютную стабильность. Сисмаксздор

(Система Максимального физического и духовного Здоровья), осенило меня внезапно, – вот идеальная внешняя среда для Рефлексообразующего Существа. Но почему же мой профессор занимался своими исследованиями так воровато, при задернутых занавесках, под покровом ночи?

Почему запирал свои выкладки в металлический ящик?

Почему не решался знакомить с этими изысканиями даже своих сотрудников, тративших тем временем столько сил на скрупулезнейшую работу по составлению полного, без всяких пробелов, каталога всех человеческих свойств и способностей?

Можно по-разному относиться к доктору Хинцу, но нельзя не признать, что в эти напряженные дни и недели он превзошел самого себя. Ему мы обязаны методом параллельного соединения незыблемых данных Сисмаксздора с данными каталога всех человеческих свойств. И те и другие, спаренные сложнейшим образом, удалось заложить в

Генриха – так зовут наш маленький компьютер. Вы хотите знать, что он ответил? Сколько раз я перечитывал злополучную бумажную ленту на столе у моего профессора: НЕВЕРНАЯ ПОСТАНОВКА ЗАДАЧИ. ВЗАИМОИС-

КЛЮЧАЮЩИЕ СФЕРЫ РЕГУЛИРОВАНИЯ. СОЗДА-

НИЕ ЕДИНОЙ ЭФФЕКТИВНОЙ СИСТЕМЫ НЕВОЗ-

МОЖНО. СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ. ГЕНРИХ.

Генрих – существо безмозглое, заявил мой профессор в порыве нахлынувшей на него ярости. И поехал в столицу.

Только для того, чтобы нанести визит большой вычислительной машине, которая благодаря своей солидности носит название БЭВМ-7 и которая за одну минуту машинного времени взимает со своих клиентов тысячу марок. Однако уже через полминуты доктор Хинц, в обязанности которого входит загрузка автоматов, несколько побледнев, выскочил на улицу. Когда вечером мой профессор рассказал обо всем этом фрау Аните, она заявила, что бледность, должно быть, идет доктору Хинцу. Добрых полметра ленты, которую держал в руках доктор Хинц, БЭВМ-7 с наглым высокомерием, свойственным всем этим преуспевающим компьютерам, заполнила одним только словом: НЕТ НЕТ НЕТ

НЕТ НЕТ…

Значит, БЭВМ-7 – автомат-пессимист. Никому из нас не верилось, что его конструкторы могли допустить такую ошибку. Доктор Феттбак предложил послать жалобу в ЦКБ

автоматостроения, но мой профессор отсоветовал, так как всем известно, что они там на своем Олимпе не хотят знаться с простыми смертными. Мне было больно видеть его в таком угнетенном состоянии; поэтому в обеденный

час я не колеблясь улучил минутку, когда никто за мной не наблюдал, и утащил эту дурацкую ленту к Беккельманам на их участок, где – и это весьма показательно! – она не вызвала никакого угнетения, а была превращена в галстук и в качестве такового самым младшим из сыновей повязана на шею только что расцветшей красной розе. Наполеон и

Жозефина (моя младшая дочурка – точная копия своей матери) злорадно поделились со мной этой вестью.

К моему величайшему изумлению, однако, профессор бросился на поиски злосчастной ленты, точно он разыскивал клад, и руководила им при этом болезненная склонность людей облекать любое несчастье в форму документа, словно от этого оно перестанет быть несчастьем.

(Из моего «Руководства для подрастающих котов»: «Прикосновение к документам вредит здоровью».) Итак, мой профессор в полном отчаянии обыскал дом и сад, затем бросил взгляд через беккельмановский забор и увидел среди роз Каку-Макаку. Пошленькая картинка, клянусь своим безупречным вкусом! Не могу понять, почему это у моего профессора внезапно дрогнул голос.

– О, – сказал он этим дрогнувшим голосом, – какие красивые розы!

Возможно, это и правда, но только лично мне розы ни к чему. Но белую бумажную ленту на самой большой розе он как раз и не заметил.

– Да, – сказала Кака-Макака тем равнодушным тоном, каким нынешние девушки разговаривают со взрослыми мужчинами, – красивые. Но самая красивая говорит: НЕТ

НЕТ НЕТ.

И она передала моему профессору ленту, на которую он и взглянуть не пожелал; он только вздохнул с глупым видом и заявил, что надеется смягчить суровый приговор самой красивой из роз. Затем он спросил у Каки-Макаки, зовут ли ее по-прежнему Региной, и, получив, естественно, утвердительный ответ, поинтересовался, пользуется ли и она тоже удобрением «Ваксфикс». Регина – вот так имя! –

ответила отрицательно. Она, мол, вообще роз не удобряет.

– Благословенные руки! – загадочно произнес после этого мой профессор и вошел в дом, где ленту компьютера он просто-напросто бросил в корзину для бумаг, так что мне пришлось вытащить оттуда все содержимое, пока я наконец добрался до этой ленты, чтобы положить ее обратно на профессорский письменный стол.

Неуместный взрыв гнева фрау Аниты по поводу разбросанных по полу бумаг я, разумеется, не удостоил внимания, весь отдавшись заботе о моем профессоре: я боялся, что здоровье его пошатнулось, и дальнейший ход событий слишком быстро подтвердил мои подозрения.

Тем временем трое мужей, полностью несших бремя ответственности за немедленное, экономически эффективное введение Сисмаксздора в действие, на своих бурных заседаниях сделали с помощью Генриха вывод, что во всем комплексе этой системы единственной переменной величиной является ЧЕЛОВЕК. Чтобы прийти к такому заключению, они потратили гораздо больше времени, чем это понадобилось бы какому-нибудь беспристрастному лицу, например, мне; их слепая вера во всевозможные предрассудки, в частности в миф о каких-то неотъемлемых составных частях человеческой сущности, могла, правда, вызвать сочувствие, но не забудем, что она задержала освоение Сисмаксздора . И все-таки созревала идея Нормального Человека. А когда наконец во время одного полночного заседания в первый – и, между прочим, в последний – раз это понятие было названо вслух, наступило великое мгновение. И, скажу с гордостью, я при этом присутствовал.