Вацлав Кайдош - Барьер

Доротея стояла передо мной и ждала.

– Поздно, – сказал я неуверенно. – Разбудим соседей.

– А вы тихонечко! – опять попросила она. – Никто не услышит.

Я задумался. Два дня тому назад я закончил одну вещицу, но еще не понял, звучит ли она. Нарочно отложил ее на некоторое время, чтобы потом взглянуть на нее свежим взглядом. Когда я работал над ней, какой-то внутренний голос ликовал во мне. А это уже немало. Я довольно трезво оцениваю свое творчество и полагаюсь больше на музыкальную культуру, чем на вдохновение. По-моему, рассчитывать на один талант – все равно что думать, будто ветер может сдвинуть с места грузовик.

– Тогда садитесь, – сказал я.

– А где мне сесть?

– Где хотите…

Она села на оказавшуюся поблизости табуретку. Не села, а опустилась на краешек, как озябший воробей.

Впрочем, едва коснувшись клавиш, я тотчас забыл об ее присутствии. Мне плохо работается при дневном свете, и вообще я не люблю ясной, солнечной погоды.

По-настоящему я могу воспринимать свою музыку лишь ночью или пасмурным дождливым днем, когда яркий блеск солнца и краски природы не режут глаза.

И сейчас, играя, я снова ощутил в душе тихие всплески ликования. Увлекся и проиграл все до конца. Пожалуй, я совсем становлюсь похожим на тех поэтов, которых не остановишь, когда они упоенно читают свои стихи. Только доиграв до конца, я спохватился, что не один. Поднял голову, взглянул на нее. Выражение ее лица могло мне только польстить.

– Понравилось? – спросил я шутя.

– Очень! – воскликнула она.

– А знаете, как это называется?

– Знаю! – просто ответила она. – «Кастильские ночи».

Если бы она меня укусила, я был бы меньше поражен.

Дело в том, что пьеса действительно называлась «Кастильские ночи». Но, кроме меня, об этом не знала ни одна живая душа. Заглавие не было написано. Я смотрел на нее так, словно передо мной был не человек, а привидение.

– А откуда вы это знаете? – наконец выговорил я.

– Знаю, и все… – И, не обращая внимания на мой ошарашенный вид, она добавила: – Я не такая, как все… Я

сумасшедшая…

Я не очень молод, но и не стар. Прошлой осенью достиг роковых сорока лет, считающихся в наше время тем рубежом, за которым начинается зрелость. Выгляжу я, пожалуй, немного старше. Главным образом из-за обильной седины в густых волосах и двух глубоких морщин, перерезающих чуть впалые щеки. И, в сущности, я не такой уж нелюдим, разговариваю вежливо, держусь приветливо, даже не лишен чувства юмора, которое удачно контрастирует с моим серьезным лицом. Меня называют одним из лучших создателей музыки для кино. Не бог весть какая похвала, но зато никаких материальных затруднений.

Написал я и несколько более серьезных вещей, две-три из них широко известны.

От природы я человек здравомыслящий, помимо музыки интересуюсь космогонией и астрофизикой, даже математикой, которую считаю основой всех наук. И полагаю, что сущность природы, в том числе и искусства, составляет гармония. В этом я уверился, изучая простейшие законы природы. И если в чем-то я не могу отыскать гармонии, значит, это нечто ненормальное, или несовершенное, или непостижимое для меня.

Говорю все это, чтобы стало понятно, в каком затруднительном положении я вдруг очутился. Но все же я не мальчик, я быстро овладел собой и спокойно прошелся по комнате.

– А кто вам сказал, что вы не как все?

Любезнее сформулировать вопрос я не сумел.

– Установлено, – ответила она неохотно.

Установлено, оказывается. Может, я человек и грубоватый, но неделикатным меня не назовешь. Расспрашивать дальше я не решился. Она, похоже, это поняла, потому что добавила без особого желания:

– Мне даже жить негде, я живу в сумасшедшем доме…

Поэтому мне и некуда было ехать.

– А не сбежали ли вы оттуда?

– Нет-нет! – возразила она почти обиженно. – Я только ночую там, а днем я хожу на работу. Я амбулаторная, как врачи говорят.

Вот уж не знал, что на свете бывают амбулаторные сумасшедшие. Наверно, она была немножко тронутая, а таких можно встретить где угодно, даже у нас в Союзе композиторов. Во всяком случае, я пока не заметил в ней ничего слишком уж странного. Даже наоборот. Странности, скорее, можно было заметить в моем поведении.

– А кто вас лечит?

– Мой врач – Юрукова, – ответила она, и лицо ее вдруг оживилось.

– А это часто с вами случается? Ну… чтобы вы не возвращались?

– Не очень часто… И она на меня никогда не сердится.

Но другие, конечно, ругаются, особенно один врач, Стрезов. Говорит: у нас больница, а не пансионат.

Кажется, я улыбнулся, потому что она поспешила добавить:

– Я понимаю, что без дисциплины нельзя. Но не могу не убегать. Юрукова, наверно, считает, что это тоже идет на пользу. Кому не хочется быть таким, как все?

Я озадаченно посмотрел на нее. Она рассуждала абсолютно разумно, лицо ее в этот миг казалось спокойным и ясным. Уж не разыгрывает ли она меня?

– Значит, вы не такая, как они?

– Не совсем, но у меня ведь бывали приступы. Про раздвоение личности слышали, конечно? Но когда это со мной происходит, я все-таки понимаю, где настоящее, а где выдуманное.

Воспоминания, по-видимому, были мучительны для нее, потому что лицо ее вдруг потемнело. Я понял, что должен отвлечь ее от неприятной темы.

– А кто вас туда пригласил? В ресторан, я хочу сказать.

– Никто.

– Как никто?

– Так… никто! Мне иногда хочется побыть в красивом зале, среди нарядных людей. Тогда я начинаю думать, что и я красивая и нормальная. Знаю, конечно, что нормальные люди могут подавлять такие желания. Но я не могу и потому пока не считаюсь совсем нормальным человеком. Я

вошла в ресторан и села за первый же столик. Это так легко. И каждый думал, что меня пригласил кто-то другой.

– Не так уж легко, – заметил я.

– Нелегко для таких воспитанных людей, как вы. А мы люди простые. Потому я и в машину к вам залезла. А что мне еще оставалось делать?

– Да, конечно, – ответил я на этот раз совсем уже мягко.

И, немного помолчав, спросил: – Скажите все-таки, как вы догадались про «Кастильские ночи»?

– Не знаю! – проговорила она нехотя. – Сама не всегда понимаю, как это у меня получается… Да и зачем понимать…

Да, большего от нее, пожалуй, не добьешься. И поэтому я прибавил не слишком вежливо:

– Будешь спать здесь, в холле. Белье вот тут, в шкафу. Я

думаю, ты сама управишься…

– Конечно, – ответила она, смутившись.

Но по лицу ее я заметил, что она испытала облегчение.

У нее было очень выразительное лицо, по нему можно было читать как по книге. Я прекрасно понимал, почему она испытала облегчение. В этот вечер она не должна была платить за свой ночлег.

Я ушел в спальню, но долго не мог заснуть. Старался понять, чем объясняется ее невероятная интуиция. Безусловно, то, что я сыграл, напоминало что-то испанское. Но так отдаленно, почти неуловимо. Это мог определить по отдельным интонациям только очень хороший специалист.