Вацлав Кайдош - Барьер

Ланселот хорошо рассчитал, потому что, когда, несмотря на обложной дождь, все же занялось унылое утро и псы разглядели широким полумесяцем растянувшееся войско, они в панике забегали по стенам, их прикрытые шлемами физиономии то и дело высовывались из-за башенных брустверов. Ланселот наблюдал за медленно проступавшей из сумрака черной крепостью, за передвижениями псов и за теми, что, откатившись назад с гигантским бревном, вдруг с яростным воплем бросались к воротам и обрушивали свой таран на кованые их створы под градом огромных камней, отодвигая в сторону трупы лишь настолько, чтобы не мешали они новому приступу. Раненых уносили назад, их место занимали у мачтовой сосны только те, кого выделили для этого загодя. И Ланселот улыбнулся, это увидя: до сих пор все его приказы выполнялись так, как умеют либо повинующиеся слепо наемники, либо сознательно – во имя победы – подчинившие себя дисциплине люди.

«Если, пробив ворота, они расступятся тотчас, – соображал он, – пожалуй, мы победим». И, глядя на существа эти, из скота обратившиеся в людей, Ланселот полнился радостью. «Ловкий паренек, ловкий паренек, – бормотал он, себя ублажая, любимую присказку Артура, – для коня рожден, для войны рожден, ловкий паренек!»

Он отогнал далекое, милое воспоминание и, успокаивая, положил руку на холку долгогривого коня своего, который предупреждающе и сердито всхрапнул, потому что сзади зазвучала та песня.

Возможно, ее затянули стоявшие позади него люди

Дарка, возможно, кто-то другой, но песня ширилась, все более звучная, грозная, и охватывала со всех сторон черную крепость Дракона, и ни ливень, ни рев ветра не могли ее заглушить, а только придавали ей силу, так что после каждого раската грома она взвивалась еще неистовей и победней. Выстроенные полукругом люди, крепко сжимая в руках хлипкое свое оружие, мокрые с головы до ног, стояли и пели во всю силу легких. И Ланселот, хотя и так уж был близко к сыпавшимся из крепости камням, выехал еще вперед, ибо знал, что он, сын утопленной в озере Вивианы, поруганный Ланселот, не вправе – да и не хочет, душа его в том порукой, – заставить умолкнуть этот грозный напев. Поэтому он просто отъехал от певших подале и совсем приблизился к крепости – надобно ему было слышать грохот тарана-сосны. Ланселот прислушивался к ударам ухом воина – прежде не раз доводилось ему угадывать по этому громыханью тот миг, когда рвутся железные оковы ворот и проламываются мощные бревна. Он вслушивался, то вперед, то набок наклоняя голову, его правая рука покоилась – покоилась?! – на бедре, а долгогривый конь замер, насторожив уши; да только, как ни был он вышколен, все же белки его глаз поблескивали, а иногда бил он оземь передним копытом.

– Что, Ланселот, явился?

Ланселот подождал, пока воротобойцы отбегут, набирая силы для нового удара, и, перекрывая боевую песню, ответил, глядя твердо в неподвижные и сейчас глаза перегнувшегося через стену Дракона.

– Явился.

– Вижу, Ланселот, ты умен да и рыцарь отменный. Заставил меня поверить, будто убрался отсюда. Ан нет.

– Ан нет.

– Только все же не слишком умен ты. Ведь что сейчас будет? Ну, разобьете ворота, ворветесь. Старая песенка, Ланселот. Стены мы охраняем. И ворота охраняем тоже.

Так что же? Ты здесь умрешь, – показал на ворота Дракон,

– И тех всех, – он обвел рукой вокруг, – я уничтожу. Так будет.

– Пусть свершится божья воля.

– Ведь и я в подобных делах стреляный воробей. Одного лишь в толк не возьму… Загромыхало небо, потом стали бить по воротам сосной…

– А ты все еще здесь? Я уж думал, сбежал ты, – поглядел вверх Ланселот.

– Я никогда не отступаю. Мне некуда отступать.

– А коли так, здесь и подохнешь. Вместе с псами твоими. Или они разбегутся?

– Они? – Дракон рассмеялся, – Так они ведь столько черных дел натворили, что до тех пор только и живы, пока здесь жить могут. Слышу я, – указал он на поющее войско,

– слышу, у них прорезался голос.

Ланселот вежливо переждал грохот нового удара по воротам, ибо, как и Дракон, хотел, чтобы тот уловил каждое его слово.

– Вот видишь? Ты не сумел заставить их забыть даже эту песню! Мне рассказали, какая меня ожидала бы участь, не смилуйся ты надо мною. Словно жалкий бродячий монах, молил бы о глотке воды, покуда не сгинул. Я, Ланселот! Громыхали по воротам удары, стонали раненые, молча лежали мертвые. Их тела омывал дождь.

– Ты мне скажи, почему встал за них? Тебе-то какая печаль? Я же вернул тебе свободу!

Ланселот, хотя в лицо ему бил дождь, а говорить мешали и громы небесные и грохот тарана, внимательно следил за воротами; беседа же эта ему явно наскучила.

– Зачем нам уничтожать друг друга? – спросил Дракон.

– Кому это «нам»?

Тебе и мне. Я уважаю тебя, Ланселот. Ты славный воин.

Мне жаль тебя.

– Ты, конечно, не знал Вивиану.

Дракон подумал, покачал головой.

– Она жила возле озера. С мужем своим и со мной. Ты утопил ее в озере. А ведь она была хорошая женщина. Те, что стоят здесь, за мной, перед псами твоими падали на четвереньки. Артур бежал от тебя! Сэр Галахад уже был у

Мерлина и оттуда бежал.

– Мерлин не восстал по слову его.

– Мерлина сторожил ты! Тот, кто смерти предавал матерей, землепашца превращал в бессловесную скотину, рыцаря – в жалкого, трусливого попрошайку, а воина – в пса!

– Так поэтому ты меня осаждаешь?

– Ты уже, – Ланселот опять слышал только грохот тарана, – не хранитель Мерлина, ты тюремщик его и, быть

может, убийца! И за то, что Мерлин… передо мной, Ланселотом, не посмел воскреснуть, ибо там был ты… вот за все это я убью тебя! Слышишь?

– Слышу, – кивнул головою Дракон, – надобны еще три удара.

– Теперь достанет и двух! Ну же, еще раз, еще!

– Ланселот, – отчаянным голосом возопил Дракон, – я вернул тебе меч!

– Свою долю от него ты получишь!

Последний удар обрушился на ворота. Знал Ланселот, что в следующий миг они треснут и, разбитые вдребезги, мощные створы падут. Он выхватил меч и больше не обращал внимания на Дракона. С опущенной головой тихо, хотя и невесело, улыбнулся: «А теперь погляди, Вивиана!»

Потом поднялся в стременах, отсвет молнии блеснул на его мече, и крикнул он, перекрывая громыханье небес:

– Король Мерлин!

Его черный конь горячо всхрапнул, мощно взвился и, перескочив через стонущих раненых и мертвецов, затихших навеки, влетел в разверстую теперь черную пасть

Драконьего замка.

Ямы не было. Посему Ланселот беспрепятственно мог обрушиться на выстроенную буквою «п» тысячеголовую песью фалангу, и он напал на псов с такой яростью, что первые шеренги устрашились одного лишь вида его и неистовства. Опомнясь, они попытались его растоптать, но люди Дарка уже влетели следом за ним роем шмелей, и с каждым мгновением все больше было тех, кто требовал и себе права сразиться. К чести псов, каждый из них умирал там, где стоял. Однако же Ланселот и следовавшее за ним по пятам, все возраставшее крестьянское воинство взломали их строй, и началась тут битва, ужаснейшая из известных нам в те времена.