Вацлав Кайдош - Барьер

Тут я поблагодарила его. Спасибо, сказала я, за эту великолепную мрачную историю.

Мы молча дошли до красной ратуши. Нечего так на меня таращиться, сказала я тогда, лицо у меня мокрое от дождя.

Под зонтиком? – спросил он. В голосе его звучало сомнение.

В то время на Алексе еще стоял старый универмаг, нам пришлось забежать вовнутрь, потому что дождь полил как из ведра. Он все еще не сводил с меня глаз. Мне хотелось наконец высказать все, без обиняков, без стеснения, но со сдержанным гневом. Дорогой мой друг, сказала я, и это было прекрасное начало. Известно ли вам, чем вы безостановочно занимаетесь? Пособничеством.

В убийстве? – насмешливо спросил он.

В действиях, толкающих человека к гибели.

Тут я увидела, что эта мысль уже приходила ему в голову.

Значит, вы меня осуждаете, сказал он.

Я сказала: не воображай, что ты меня обезоружил, признав свою вину, впрочем, на час позже, чем следовало.

Ты никогда не пробовал ходить по канату?

По какому еще канату?

По канату над пропастью. Ты всегда ждал, пока построят мост.

Я всегда пытался помочь строить мост.

Это я знаю. И не тратил ни одной минуты своего драгоценного времени на то, чтобы прислушаться к голосу, к тихому – восторженному или предостерегающему – голосу тех, кто уже на другой стороне, кто вопреки твоему совету отважился перейти по канату?

Я это делал, отвечал тот, кто хочет, чтобы имя его осталось неназванным. Я прислушивался. Иногда ваш голос звучит приятно. Завлекательно. Не спорю, иногда меня радует, что один из нас уже по ту сторону и внушает нам мужество. А иногда меня бесит, что он зря подвергает себя опасности. Ибо не надо забывать: канат остается канатом, а пропасть – пропастью.

Но падение в пропасть, отвечала я ему, почти всегда совершается из-за утраты чувства симпатии – это тебе хорошо известно.

Что убедительно доказывает история Девушки. Я

изобразила своему собеседнику, в какой растерянности оставил ее Петер, съехав с той квартиры со своим походным чемоданчиком. Когда канат оборвется, падение длится долго, боль чувствуешь не сразу, но ты увлекаешь за собой в своем падении все то, что со временем могло бы послужить тебе опорой, и прежде всего – уверенность, что иначе ты поступить не могла. Рождается ужас, стыд и, наконец, то, чего ты меньше всего ожидала, – страх. Те судорожные метания, которые теперь ей ставят в упрек: бегство, обман, мы проступками считать не будем. Разве ты не знаешь, спросила я его, как для человека все вдруг может вывернуться наизнанку? Лица превращаются в рожи, любовь – в измену, обычные расспросы – в невыносимое шпионство.

Ну, а если и знаю, то что? – сказал он. Знаю, но ничего поделать не могу. Ты посоветовала бы мне, чтобы я бесконечно длил бессмысленные мученья?

Мы стояли в универмаге, под крышей, но мое лицо было мокро от дождя. Кто-то мне его вытер, но влага вскоре появилась вновь.

Приговор! – потребовал Неназванный. Вы собирались вынести мне приговор.

Приговор оправдательный. Ты оправдан.

Тут он испугался не меньше, чем я.

Девушка тоже меня покинула. Я продолжала свой путь.

Меня ничуть не интересовали меха, мимо которых я шла, мейсенский фарфор, изделия прикладного искусства. Но неожиданно для себя я вошла в винный магазин и втиснулась в толпу покупателей. Подобно остальным, я тоже решила не пожалеть труда и денег, чтобы добыть себе капельку веселья. Если хочешь угодить гостю, скупиться не следует. Когда подошла моя очередь, я спросила вино дорогой марки, да так непринужденно, словно привыкла спрашивать его каждый день, заплатила, что полагалось, и взяла бутылку, аккуратно завернутую в папиросную бумагу. Но тут меня кто-то легонько толкнул под руку, бутылка выскользнула из бумаги, грохнулась на пол и разбилась. Вокруг разнесся дразнящий аромат дорогого напитка. Лица людей, переступающих порог этого магазина, сразу меняются, словно под сильным облучением: на них проступает алчность, беззастенчивость, и вот теперь они возмущенно повернулись ко мне. Не моя неловкость возмутила их, а то, что я загубила дорогой напиток. Я с удовольствием отмечала их неодобрение. Я с удовольствием дерзко глядела им в лицо, пока они не опустили глаза. Нет, другую бутылку я покупать не стала. Громко, веселым тоном заявила: я не так богата. Недовольная продавщица подошла с ведром и тряпкой.

С чувством облегчения выпита я из магазина, еще раз пересекла Фридрихштрассе и отыскала себе в «Линденкорсо» местечко у окна. Заказала кофе мокко и кусок фруктового торта. Я очень устала, и во мне зашевелилось сомнение, действительно ли меня кто-то сюда зазвал. Закралась ужасная мысль: а не ошибка ли это, не заблуждение ли, самое грубое и нелепое?

Неужели я неверно истолковала некий зов? «Настал день», но для чего? И для кого?

Теперь я страстно желала проснуться, но это было не в моей власти. За моим столиком мучительно нудно болтали две женщины, одна, с всклокоченными волосами, невероятно нервозная и тощая, громко проклинала своего бывшего шефа, который довел ее – «меня, дуру безмозглую», то и дело повторяла она – до этого состояния, в то время как другая, молодая, здоровая, хитрая и самонадеянная, отвечала ей лишь короткими возгласами, призывая успокоиться, но ее быстрый взгляд скользил по сторонам.

Мне тоже было противно выслушивать подробное описание этого чудовища шефа, который, по словам тощей женщины, два с половиной года пил из нее кровь, – «да, кровь пил!» – более подходящего выражения она не находила. Молодая положила ладонь на руку тощей, приговаривая сочувственно и рассеянно: ну, ну, не преувеличивайте!

Тогда тощая принялась причитать: никто не может себе представить, что это такое – оптовая закупка товаров на валюту. Все это валютное хозяйство. А рекламации! Каждую спустившуюся петлю на дамском чулке он буквально швырял мне в лицо! Тут надо иметь лошадиную голову.

Ну, я у него сразу отбила охоту, сказала молодая. Быстренько заставила его взять мне помощницу! Тощая прямо оторопела. Потом сказала устало: да, вначале все идет как по маслу. В него даже влюбиться можно. Красивый мужчина, неизменно в темных очках, с жемчужной булавкой в галстуке, неизменно вежливый, но в один прекрасный день… Подвоха не миновать. Ну, я вас предупредила. Через полгода любая сбежит. Любая!

Но не я, заметила молодая как бы невзначай и подозвала кельнершу, чтобы расплатиться.

Если вся эта компания, что зазвала меня сюда и целый день гоняла взад-вперед по улице, а потом оставила с носом, так вот если вся эта публика все же в последнюю секунду решится вызвать его сюда, и он войдет сзади, с террасы, я почувствую сразу. У меня побегут по спине мурашки. Вежливый молодой человек, который сидит напротив меня и поедает куски торта с кремом, один за другим, непрестанно извиняясь за то, что занимает так много места, – он, конечно, сразу поймет, в чем дело, и поспешит расплатиться. Второпях он уронит монету, и она со звоном покатится по полу, я тоже нагнусь, а этот недотепа скажет мне под столом: спасибо, я сам.