Питер Уоттс - Бетагемот [сборник litres]

– Кен…

– Пока мы их убедим принять нас всерьез, пока соберут силы, Дежарден сбежит. Он не дурак.

– Ну и пусть бежит. Если он перестанет препятствовать Сеппуку, от него не будет вреда.

Конечно, она страшно ошибалась. Уходя с шахматной доски, Ахилл мог наделать очень много вреда. Мог даже устроить так, что Лабин провалит задание, – а Кен этого допустить не мог ни за что на свете.

Лабин никогда не увлекался самоанализом. Тем не менее он невольно задумался, нет ли в доводах Кларк крупицы истины. Насколько проще было бы послать сообщение и отойти в сторону. Однако… жажда насилия стала почти неодолимой, а правила действовали, только пока человек им позволял. До сих пор Лабин оставался более или менее верен своему кодексу – за мелкими исключениями вроде Фонга. Но, оказавшись перед лицом нового испытания, он сомневался, много ли в нем осталось от цивилизованного человека.

Лабин был невероятно зол, и ему очень нужно было на ком-то сорвать зло. По крайней мере можно выбрать объект, который действительно того заслуживал.

Она почти не помнила времени, когда не истекала кровью. Кажется, всю жизнь провела на коленях, в дьявольском экзоскелете, который выворачивал и растягивал ее, издеваясь над пределами человеческой гибкости. У тела выбора не было – никогда не было выбора: пляшущая клетка отобрала его, превратив Таку в резиновую куклу на веревочках. Суставы выворачивались и, щелкая, вставали на место, словно куски дешевой хрящеватой головоломки. Правой груди она лишилась целую вечность назад: Ахилл надел на нее петлю из мураволоки [46] Термин из романа «Ложная слепота» Питера Уоттса. и просто потянул. Грудь дохлой рыбиной шлепнулась на эшеровский кафель. Она помнила, как надеялась тогда, что истечет кровью до смерти, но ей не позволили: Дежарден раскаленной металлической пластиной прижег рану.

Тогда у нее еще были силы кричать.

Уэллетт уже некоторое время существовала в пространстве между собственным телом и потолком, в интерфейсе между адом и беспамятством, выстроенном из грубой необходимости. Она могла сверху рассматривать ужасы, творимые с ее телом, – почти рассеяно. Чувствовала боль, но абстрактно, как будто считывала показания прибора. Иногда пытка прерывалась, и Така соскальзывала в свою плоть, из первых рук оценивая степень повреждений. Даже тогда страдание было скорее утомительным, чем болезненным.

И сквозь все эти раны шли безумные уроки, бесконечные нелепые вопросы о хиральных катализаторах, гидроксильных медиаторах и кросс-нуклеотидном дуплексировании. За ошибочными ответами следовали наказания и ампутации, за верными – изнасилования, невыносимые, но на общем фоне казавшиеся передышкой.

Она понимала, что ей уже нечего терять.

Ахилл взял Таку за подбородок и приподнял лицо к свету.

– Доброе утро, Элис. Готова к уроку?

– Пошел ты, – прохрипела она.

Он поцеловал ее в губы:

– Только если справишься с тестом. Иначе, боюсь…

– Пошел ты… – приступ кашля скомкал эффект, но Така упрямо продолжала: —…пошел ты со своими тестами. Мог бы прямо взять, чего тебе… надо – пока еще… можешь.

Он погладил ее по щеке:

– У нас маленький всплеск адреналина, а?

– Рано или поздно про тебя… узнают. И тогда они…

Он расхохотался:

– С чего ты взяла, что они еще не знают?

Она сглотнула и сказала себе: « Нет! »

Ахилл выпрямился, и голова у нее повисла.

– Откуда ты знаешь, что отсюда трансляция не идет по всему полушарию? Думаешь, мир поскупится принести мне твою голову на палочке за все добро, которое я ему сделал?

– Добро… – прошептала Така. Ей хотелось смеяться.

– Знаешь, сколько жизней я спасаю, когда отвлекаюсь от усилий дать тебе достойное образование? Тысячи. В неудачные дни. А конфетку вроде тебя получаю, может, раз в месяц. У того, кто меня вырубит, на руках окажется больше крови, чем у меня за всю жизнь.

Она покачала головой:

– Не… так.

– А как, конфетка?

– Все равно… скольких ты спасаешь. Не дает тебе права…

– Ух ты? Это уже не биология, верно? Скажи, есть ли предметы, в которых ты не тупее мешка с говном?

– Я права. Ты сам знаешь.

– Знаю! Думаешь, нам лучше вернуться к «добрым старым временам», когда всем заправляли корпы? Самая захудалая корпорация убивала людей больше, чем все сексуальные маньяки за всю историю человечества, ради паршивой нормы прибыли – и ВТО их за это награждала!

Он сплюнул: слюна легла на пол маленькой пенистой амебой.

– Всем плевать, моя сладенькая. А если кто озаботится, тебе будет еще хуже, потому что они поймут: я – перемена к лучшему!

– Ошибаешься, – выдавила она.

– О-го, – протянул Ахилл. – Нарушение субординации. Меня это возбуждает. Прошу прощения… – он отступил за колодку и плавно развернул аппарат так, что Така снова оказалась к нему лицом. В руках он держал пару зажимов-«крокодилов» – провода от них тянулись к розетке, замаскированной под глаза небесно-голубой рыбки.

– Вот что я тебе скажу, – предложил он. – Найди ошибку в моих доказательствах, и я ими не воспользуюсь.

– Врешь, – просипела она, – ты все равно…

«Нечего терять», – напомнила она себе.

– Ты думаешь, люди, увидев это, просто… просто отвернутся и уйдут, услышав, что «корпорации были хуже»? Думаешь… думаешь, люди логичны? Это у тебя… у тебя говно вместо мозгов. Плевать им на твои доказательства: как только увидят, они тебя на куски порвут. Тебе это только потому сходит рук, что…

«Вот оно что!» – поняла Така.

Что будет, если Бетагемот исчезнет? Что, если апокалипсис отложится, ситуация станет не такой отчаянной? Может, когда мир станет безопаснее, люди снова будут притворяться цивилизованными? Может быть, не станут так охотно поступаться «непозволительной роскошью» прав человека?

И тогда Ахилл Дежарден лишится неприкосновенности.

– Вот почему ты против Сеппуку, – прошептала она.

Ахилл свел «крокодилы», те заискрили.

– Прости? Что ты сказала?

– Какая же ты мразь. Тысячи, значит, спасаешь? Там люди пытаются спасти мир, а ты им мешаешь. Ты убиваешь миллиарды. Ты убиваешь всех. Лишь бы тебе все вот это сходило с рук.

Он пожал плечами:

– Ну, я пытался втолковать это Элис Первой. Тому, у кого украли совесть, порядочность дается с большим трудом.

– Ты проиграешь. Ты не правишь миром, ты заправляешь только… его небольшой частью. И не сумеешь остановить Сеппуку.

Ахилл задумчиво кивнул:

– Знаю. Но ты не ломай над этим свою хорошенькую головку. Я уже позаботился о пенсии, а у тебя другие заботы.

Он пригнул ей голову к колодке, вытянув шею, поцеловал в загривок.

– Вот, например, ты отстаешь по программе. Посмотрим… вчера, помнится, мы говорили о зарождении жизни. И о том, что кто-то может думать, будто Бетагемот возник на том же эволюционном древе, что и мы. Конечно, понадобились кое-какие усилия, и ты не сразу, но поняла, почему эти «кто-то» – полные кретины. И почему же?..