Питер Уоттс - Бетагемот [сборник litres]

Он чувствовал, как ржавеют и рассыпаются связи у него в голове. Как его ущербность, ухмыляясь, дергает эти разъеденные ржавчиной проводки. Он поискал в себе намек на сожаление, которое испытал несколько минут назад: когда задел чувства Элис, причинил ей боль. Он и сейчас мог бы ощутить раскаяние или что-то похожее, если бы постарался.

«Ты не раб своих импульсов», – сказала она.

В принципе, это было правдой. Ахилл мог сдержаться, если хотел. Но вот беда: он начинал понимать, что не хочет.

– Эй, Кайфолом, – позвала из комнаты Элис.

«Заткнись. ЗАТКНИСЬ!»

– Да?

– Мандельброт требует ужина, а кормушка пустая. У тебя не осталось корма под раковиной?

– Не осталось. Она научилась открывать дверцы.

– Тогда г…

– В шкафчике в спальне.

Ее шаги простучали мимо двери, Мандельброт подгоняла Элис мяуканьем.

«Нарочно!»

Элис заразила его, опередив график, чтобы освободить его разум для сражения с Бетагемотом – а может быть, и по личным причинам, осознанным или нет. Но ее дружки целили куда выше Ахилла Дежардена – они задумали «освободить» всех правонарушителей на Земле. Лабин, в темноте, две недели назад, подытожил: «Всего несколько тысяч человек держат руки на кнопках, способных парализовать весь мир, а вы превратили этих людей в клинических социопатов».

Интересно, стала бы Элис применять свои семантические аргументы на Лабине? Будь она привязана к тому стулу, ничего не видя, намочив штаны от страха, слыша, как это кровожадное отродье расхаживает рядом, сочла бы она уместным читать ему лекции об уровне серотонина и угловой извилине?

Может, и сочла бы. Что ни говори, она и ее друзья – «политические», хоть и «с организацией беда», а от политики человек глупеет. Начинает верить, что человеческое достоинство – какой-то платоновский идеал, моральный итог, который можно вывести из неких первооснов. Не тратьте время на примитивную биологию. Не волнуйтесь за судьбу альтруистов в дарвиновской вселенной. Люди другие, люди – особенные, люди – агенты морали. Вот к чему приходишь, когда слишком много времени уделяешь составлению манифестов и слишком редко глядишься в зеркало.

Ахилл Дежарден оказался всего лишь первым представителем новой породы. Скоро появятся другие, столь же могущественные и столь же неудержимые. Может, уже появились. Элис не посвящала его в подробности. Он не представлял, насколько далеко простираются амбиции Общества Спартака. Не знал, кого еще успели инфицировать и сколько длится инкубационный период. Знал только, что рано или поздно у него появятся соперники. Если не начать действовать сразу, пользуясь полученной форой.

Мандельброт еще мяукала в спальне – видимо, распекала неумелую домработницу. Дежарден ее понимал: у Элис было более чем достаточно времени, чтобы достать гранулированный корм, принести пакет в кухню и…

«В спальне!» – сообразил Ахилл.

«Ну, что ж, – подумал он миг спустя, – пожалуй, это решает вопрос».

Лицо в зеркале вдруг стало очень спокойным. Оно не двигалось и в то же время словно говорило с ним. «Ты – не политик, – говорило лицо, – Ты – механизм. Природа запрограммировала тебя на одно, УЛН – на другое, Элис вмешалась и переключила на третью программу. Все это не ты, и все – ты. Ты сам ничего из этого не выбирал. И ни за что не отвечаешь.

Это она сотворила с тобой такое. Эта мочалка. Тупая давалка. Что бы ни случилось дальше, вина не на тебе.

На ней».

Он отпер дверь и прошел в спальню. Сенсориум у него на подушке предательски поблескивал. Тактильный костюм лежал поперек кровати, словно сброшенная кожа. Элис Джовелланос тряслась у изножья кровати, стаскивая с головы шлем. Лицо у нее было красивым, без кровинки.

Жертву в этом виртуальном застенке она не могла не узнать. Дежарден настроил симуляцию с точностью до тысячных.

Мандельброт тут же забыла об Элис и, громко мурлыча, начала бодать лбом хозяина. Дежарден на нее не смотрел.

– Мне нужна кое-какая техническая информация, – чуть ли не виновато объяснил он, – и сведения о твоих друзьях. Хотя я надеялся вытянуть все это из тебя по-хорошему. – Он кивнул на сенсориум, упиваясь ее ужасом. – Ну вот, забыл убрать.

Она мотала головой. Ее лицо кривилось от паники.

– Я… н-не думала, что ты… – выдавила она наконец.

– Выходит, не думала, – пожал плечами Ахилл, – но постарайся увидеть и светлую сторону. Ты впервые насчет меня не ошиблась.

Наконец все приобрело смысл: покупки, почти неосознанно сделанные через анонимные кредитные линии, полимерная пленка и переносной мусоросжигатель, инверсионный звукопоглотитель. Небрежное копание в ежедневнике Элис и списке ее контактов. Вот почему хорошо быть правонарушителем на Трипе – когда всем известно, что ты прикован к столбу, никто не утруждает себя возведением забора вокруг двора.

– Прошу тебя. – Губы у Элис дрожали, в блестящих глазах стоял страх. – Ахилл…

Где-то в подвале его мозга рассыпался последний ржавый проводок.

– Зови меня Кайфолом, – сказал он.

Первый раунд остается за корпами.

Рифтерша по имени Лизбет Мак – тихоня, Кларк с трудом припомнила ее имя – наткнулась на корпа, бронированным тараканом ползавшего по обшивке основного хозблока. Не важно, какие веские причины привели его туда. Неважно, можно ли было считать это нарушением карантина. Мак среагировала так, как среагировали бы многие рыбоголовые на ее месте: разозлилась. Решила проучить тупого сухопута, но прежде его подогреть.

Она плавала кругами вокруг беспомощной неуклюжей жертвы, отпуская шуточки о водолазном колоколе с ножками и громко, демонстративно призывая кого-то подать ей пневмодрель – надо, мол, просверлить одну раковину.

Она совсем забыла о налобном фонаре на шлеме корпа. Когда Лизбет обнаружила бедолагу, фонарь не горел – очевидно, корп старался не попадаться на глаза, а наружного освещения на этой части станции хватало даже для глаз сухопутника. Когда же он направил на нее вспышку, линзы у нее, компенсируя избыток освещенности, на миг стали непрозрачными. Она ослепла всего на одну-две секунды, но корпу этого хватило с лихвой. Кополимер пресс-кольчуге не соперник. К тому времени как избитая, окровавленная Мак позвала на помощь, корп уже скрылся внутри.

Сейчас Кларк с Лабином стоят в пятом шлюзе, а океан отступает от них. Кларк вскрывает маску и ощущает, как тело сдувается, словно воздушный шар из живой плоти. Внутренний люк с шипением отходит. В него вливается до боли яркий свет. Пока линзы адаптируются, Кларк отступает назад, поднимает руки, готовясь встретить атаку. Ее не происходит. В переходной камере жмутся несколько корпов, но впереди одна только Патриция Роуэн. Между ней и рифтерами радужно переливается изолирующая мембрана.