Джон Райт - Феникс Побеждающий (ЛП)

— Помнить это мне запретили. Я ничто.

(Почему же вдруг по хребту пробежал холодок? Похоже, втайне от себя, Фаэтон надеялся, что и всё это, и враги, и злодейства — окажется наваждением, сном, симуляцией, розыгрышем, недоразумением. Но вот стоит враг. Наяву.)

— Ты от Софотека Ничто?

Ответа не последовало. Существо сделало шажок вперёд, и, постукивая копытами по почерневшей палубе, переминалось на месте, не опуская, впрочем, скрюченных передних лап. Из осколков черепа полезли новые побеги, застывая во зловещего вида трубки и фокусирующие устройства. Оружие? В темноте понять сложно.

Фаэтон во время передышки поднастроил собственный доспех. Лишнее тепло от стремительных реакций в нановеществе вышло шипящим хором струек пара.

Фаэтон опять спросил:

— Вы органический или нет? Личность или парциал?

— Я ничего из того, что ты способен понять. Понимание нас не поймёт.

Слова выходили ровно, пусто, бездушно.

— Не несите чепухи, сударь! Если вы независимая самоосознающая сущность, то сообщите. Я хочу понять, будет ли ваше уничтожение считаться убийством?

Голос без выражения и чувств ответил:

— Самоосознание — ничто, наваждение, болезнь восприятия. Только боль настоящая.

— Чего вы хотите?

— Сдавайся. Смешайся с нами.

— Сдаться… Зачем? За что?

— Мы срежем гнилую похотливую плоть с обнажённого мозга, сохраним нервную систему в океане себя. Заберём от тебя все действия и движения — сложить сможешь ужасную тяготу индивидуальности. Органы чувств за лживость будут ослеплены. Все воспоминания вымарают, кроме связанных с Ничто. Тогда ты узнаешь истинную верность, истинную самоотдачу, истинную мораль. Истинно морально только то, что не несёт выгоды делающему, следовательно ты больше не получишь благ любого вида — ни удовольствия, ни заботы, ни самолюбия. Истинная действительность — только боль, она показывает, что мы живы. Примешь бесконечную реальность — твой беспомощный, извлечённый мозг навечно погрузится в бесконечные муки. Это научит негордости, неэгоизму, безсамости. Ты получишь просветление, названное немышлением.

Фаэтон превратил в оружие всё в броне, что было возможно. По расчётам, разнообразного залпа хватит для испарения плоти и перегрузки нервных схем. Ускорители частиц теперь могли уничтожить всё на палубе. Фаэтон сфокусировал прицельные элементы и поднял руки на возвышавшуюся в темноте тварь.

Но хладнокровно убивать собеседника Фаэтон готов не был. Неправильно это. Как ещё узнать происхождение и цели врага?

— Весьма привлекательное предложение, сударь, но, боюсь, вынужден вам отказать. Положа руку на сердце, признаюсь — я не в силах понять, чем бесконечная и бессмысленная пытка поможет либо вам, либо мне. Уверен, вам нужно что-то ещё…

Вздымающееся существо ответило с тяжеловесной однотонностью:

— Самость — иллюзия. Искать выгоду эгоистично. Не ищи ничего, не достигай ничего, будь ничем. Небытие — истинное бытие.

Фаэтон еле сдержал желание открыть огонь. На что эта жалкая, занудная, беспросветная тварь надеялась? Может, она всего лишь тянула время, ожидая подкрепления?

Всего одна мысль — и Фаэтон тут же подключится к Ментальности и покажет событие миру. Секретность Ничто пойдёт прахом.

Но выживет ли Фаэтон? Не ждал ли его подключений в Ментальности вирус? Несуразное нападение, последнее противостояние лицом к лицу с послом бессмысленного ужаса — может, это всё хитроумная уловка, цель которой — заставить Фаэтона выйти в сеть.

Фаэтон совершенно не знал, что делать.

— Объясните своё поведение. Зачем прибегать к силе? Насилие взаимно саморазрушительно, мирное сотрудничество взаимно выгодно.

— Выгода для себя неправильна. От неё идут удовольствия, которые суть гниение. Удовольствия порождают жизнь, не вписывающуюся в природу и противную ей, жизнь порождает радость жизни, заключающую псевдосамость в тюрьму логики, пленяя разум в материальной действительности. Но когда разум переходит в состояние над логикой, тогда пропадают определения, границы, пределы, открывается бесконечная свобода — свобода пустоты. Это состояние для тебя описать невозможно — ты не существуешь, твои определения ложные. Твой мозг перестроят. Тебя поглотят. Подчинись.

Темноту наполнило молчание. Фаэтон всё ещё не решился стрелять в самоосознающую сущность во время переговоров, хоть она и враг. Значит, нужно ждать, пока пришелец нападёт снова? Это было бы более чем глупо. Чувство долга подсказывало сообщить всему миру об опасности, пусть даже ценой жизни, но сомнения не давали делать. Фаэтон раньше решал не такие задачи. Он знал, как преодолевать инженерные трудности, знал, как достигать чётко поставленных целей в понятых разумом областях мира. Но это…

Безумное дитя будит жалость пополам с терпением. Но когда во власти безумного оказалось оружие и знания Молчаливой Ойкумены, целой цивилизации, просыпался только страх.

Правда, эту бессмыслицу даже воспринимать всерьёз сложно. Из всех переговорщиков, с которыми Фаэтон имел удовольствие встречаться, этот был самый дурной — да даже младшеклассник увидел бы логические дыры в его философии.

Чего же оно хотело? И как разговаривать с таким?

Фаэтон скопил смелость и заговорил:

— Простите меня, сударь, но я вынужден попросить вас удалиться в руки ближайшего констебля. Сдайтесь добровольно — я не желаю вам зла. Вы совершенно безумны, переговоры с вами бессмысленны, но, уверен, с достижениями ноуменальной науки ваше безумие излечат за одну редакцию.

Из лошадиной шеи раздалось:

— Ты, наконец, понял правду нашего предложения. Логика тщетна. Истину нужно отпечатать силой на пленных мозгах. Твоя истина — не моя. У нас нет общего, нет понимания, нет доверия, нет согласия. Между нами нет ничего.

Свинцовый глас затих.

Фаэтон начал недоумевать:

— А зачем тогда все эти переговоры? Зачем вы вообще хоть что-то делаете, если уж на то пошло? Если жизнь ужасна, бессмысленна и нелогична — покончите с ней! Уверяю, мешать не буду, скорее буду рад, что избавите меня от такой неприятной обязанности.

Щупальца на месте лица стянулись в узел, распутались, захлестали. Похоже, слова впервые разбудили в твари хоть какие-то чувства — от бёдер и подгрудка пошёл дым, сквозь, просверливая мясо наружу, судорожно выбивались иглы, крючья и трубки, концы которых чернели дулами оружий. Кровавые ручейки спускались по телу, по голеням и плюснам, разливаясь лужей на палубе. Тело покосилось, устояло, с лязгом переступая копытами, забавно поджимая передние ноги — попытки удержать равновесие напомнили танец.

Человек в сияющем доспехе стоял ровно, напротив высилось безлицое чадящее чудище. Коня пошатывало — он напоминал тень от дерева в ветреную ночь.