Джек Вэнс - Лазурный мир

The Blue World © 1966 by Jack Vance

Перевод Александра Фета

Translation copyright © 2019 by Alexander Feht

Среди обитателей плотов старинные кастовые различия быстро теряли значение. Анархисты и сводники вообще вымерли; межкастовые браки перестали быть редкостью — особенно если супругами становились выходцы из каст примерно одинакового социального ранга. Конечно, устоявшемуся общественному устройству не угрожал хаос: растратчики и поджигатели сохранили традиционную высокомерную отчужденность, вымогатели все еще не могли избежать не слишком откровенного, но тем не менее всеобщего пренебрежения, а касты, тесно связанные с теми или иными ремеслами, по-прежнему функционировали эффективно. Махинаторы составляли преобладающее большинство тех, кто рыбачил на кораклах — челноках из прутьев, обтянутых оболочкой. И несмотря на то, что некогда многочисленных мародеров осталась лишь горстка, они по-прежнему заправляли красильными работами на плоту Фей. Контрабандисты варили лак, шарлатаны драли зубы. Громилы сооружали шпалеры для губок в лагунах, а наперсточники монополизировали искусство наперстничества.

Последнее обстоятельство непременно вызывало любопытство у детей; они спрашивали: «Что было сперва — наперсточники или наперстничество?» На что старшие как правило отвечали: «Когда Космический Корабль высадил Первоплавателей на благословенные плоты, в числе Двухсот были четверо наперсточников. Позже, когда построили сигнальные башни и повесили лампады, кому-то надо было открывать и закрывать наперстки лампад, и это занятие, естественно, поручили наперсточникам. Вполне может быть, что они занимались этим и раньше, пребывая в Безумных Мирах до Побега. Скорее всего. Несомненно, там тоже были лампады — кто-то же должен был открывать их наперстки, чтобы лампады перемигивались? Конечно, мы многого не знаем — того, о чем Мемуары умалчивают или упоминают расплывчато».

Независимо от того, взялись ли наперсточники за свое ремесло потому, что издавна владели необходимыми навыками, теперь редкий наперсточник не был так или иначе связан с работой на башнях — будь то монтаж наперстков и лампад, их обслуживание или наперстничество как таковое.

Другая каста, разбойники, строила в центре плота, непосредственно над главным стеблем морской поросли, сигнальные башни, как правило высотой от двадцати до тридцати метров. Обычная башня стояла на четырех опорах из плетеных или клееных прутьев, пропущенных сквозь отверстия в толще плавучего острова и соединявшихся с жестким стеблем в семи или десяти метрах под поверхностью. Навершием башни служила куполообразная кабина со стенами из расщепленных прутьев и крышей из лакированной или клееной оболочки. Реями, торчавшими по обеим сторонам башни, поддерживались квадратные решетки из трех строк по три лампады в каждой, а также наперстки и открывающие их механизмы. Окна кабины возвышались над водой достаточно, чтобы можно было видеть башни соседних плотов на большом расстоянии — до трех километров, как, например, между Зеленым Фонарем и Эдельвайном, или поблизости, если перемигивались такие плоты, как Лоймар и Многолюдный Фонд, разделенные всего лишь полукилометровым пространством.

Мастер-наперсточник сидел за панелью. Слева от него находились девять клавиш нажимных стержней, перекрестно соединенных жгутами с наперстками лампад правой решетки. В свою очередь, клавиши с правой стороны управляли наперстками левой решетки. Таким образом формируемые и принимаемые наперсточником символы становились тождественными, а не зеркально отраженными, и не вызывали никакого замешательства. Днем лампады не зажигали — ту же функцию выполняли белые мишени. Наперсточник набирал символы быстрыми движениями обеих рук, после чего нажимал пусковую педаль — в результате поднимались наперстки, заслонявшие лампады или мишени.

Каждым символом обозначалось то или иное слово; профессиональная репутация наперсточника зависела от его владения лексиконом символов и, в какой-то мере, от проворства рук, иногда поразительного. Все наперсточники умели передавать сообщения со скоростью речи; любой наперсточник знал наизусть как минимум пять тысяч символов, а некоторые мастера владели лексиконом из шести, семи, восьми или даже девяти тысяч идеограмм. Обитатели плотов умели в той или иной мере понимать эти символы: такие же идеограммы использовались при составлении архивных записей (несмотря на отчаянные протесты лихоимцев), а также для распространения публичных объявлений и уведомлений. [1] Орфография идеограмм была разработана первыми поколениями и носила строго систематический характер. Левой группой лампад или мишеней обозначалась общая категория понятия, а правой передавалось ее конкретное уточнение. Например, левая группа, обозначавшая понятие «цвет», имела следующий вид: В сочетании с левой конфигурацией дополнительные символы правой группы определяли определенные цвета и оттенки: И так далее.

На плоту Транк, на восточной окраине архипелага, мастером-наперсточником служил некто Зандер Рохан, строгий и педантичный старик, владевший более чем семью тысячами символов. Его первый помощник, Скляр Хаст, умел передавать больше пяти тысяч символов — насколько больше в точности, он никому не сообщал. На Рохана работали еще два помощника и три ученика; ему подчинялись также два монтажника, лампадник и починявший башню прутьеплет — последний, впрочем, был не наперсточником, а из касты разбойников. Зандер Рохан оставался в сигнальной башне с раннего вечера до наступления темноты, то есть когда плоты всего растянувшегося на восемьдесят километров архипелага чаще всего перемигивались сплетнями, объявлениями и новостями, а также извещениями о появлении Царя-Крагена.

Скляр Хаст перемигивался после полудня, а позже, когда в купол заходил Зандер Рохан, занимался обслуживанием башни и подготовкой учеников. Еще довольно молодой человек, Скляр Хаст достиг высокого положения самым простым и бесхитростным способом: он с неустанным прилежанием стремился к совершенству и внушал такой же подход ученикам. Практичный и прямолинейный, не слишком приветливый, он плохо умел проявлять такт и терпение, но ему были чужды злой умысел и коварство. Учеников возмущала его бесцеремонность, но они уважали его. Зандер Рохан считал Хаста чрезмерно самоуверенным человеком, недостаточно уважавшим тех, кто его превосходил — то есть его, Рохана. Так или иначе, Хасту было все равно. Рохану скоро предстояло отойти от дел, и должность мастера-наперсточника в свое время должен был занять Хаст. Он не спешил; в его безмятежном, ясном, никогда не меняющемся мире, где дни лениво проходили один за другим, не подгоняемые ритмом событий, торопливость не приносила существенных выгод.