Анвар Абиджан - Аламазон и его пехота

Он не хотел думать о том, что они с Ишматом могут попросту застрять здесь, в подземелье, и хорошо, если будут просто жителями страны, а не пленниками. Неизвестно также, как примут их во дворце Грязнули Первого. Сама мысль о том, что он, ученик седьмого класса, должен будет зависеть от какого-то грязнули, была ему невыносима. Да и вообще все это казалось попросту нереальным; падишах, дворец, подданные…

Он уснул только под самое утро, остро завидуя Ишмчту-Френсису, который тихо похрапывал во сне и причмокивал губами, словно ему снилось, как он лакомится вкусными вещами. Мелькнула у него напоследок мысль об осле, который здесь, в этой странной стране, стал предметом поклонения, но он решил не думать еще и об осле, справедливо решив, что загадок им с Ишматом-Френсисом хватит и без этого…

Когда Хумо Хартум и его гости заканчивали завтрак, донеслось знакомое «Хих, тьфу!» Тыртыка.

— Быстрее собирайтесь, негодники! — крикнул он с порога. — Отправляемся в путь, хоп-па!

— Хоп-па! — повторил Шылпык.

Аламазон и Ишмат неохотно вышли во двор. С ними вместе, к удивлению стражников, решил отправиться и Хумо-Хартум.

— Переезжаю в Пламенную пещеру! — объявил он. — Здесь мне больше нечего делать.

— Неужели это они тебя научили уму-разуму? — буркнук Тьтртык.

— По мне, живи где хочешь.

— Хоп-па! — как эхо повторил за ним Шылпык.

Они пошли по берегу сая. Пройдя мимо кустов чая, фруктовых садов и полей, они вышли к Черной дыре и остановились отдохнуть под раскидистым деревом, похо — жим на чинару.

Тогда Ишмат нерешительно попросил Тыртыка:

— Разрешите мне сходить вон за тот холмик?

— А что ты там забыл?

Ишмат умоляюще погладил свой пухлый и круглый, как арбуз, живот.

— А-а, понятно! — ухмыльнулся k Шылпык. — Ладно, иди! Хоп-па!

Не успел Ишмат скрыться за холмиком, как к путешественникам приблизился головастый, в грязной чалме коротыш, таща за собой саблю. Это был Кандыр, глава стрелков, которые охраняли тоннель. Стражники поспешно встали и, кланяясь, объяснили, что они сопровождают лазутчиков, чтобы отдать их в руки начальиику тайной службы.

— До чего они чистые, прямо противно смотреть!сморщился Кандыр-коротыш. — Ну ничего, у нас их приведут в надлежащий вид! А ты, глупый старик, все еще жив! — закричал он на Хумо Хартума.

— Что-то мне знаком твой голос, — невозмутимо отвечал ему Хумо Хартум. — Уж не ты ли, когда я был главным визирем, помнится как-то растирал мне ноги и расхваливал меня на все лады?

— Ну, ты… — начал было Кандыр-коротыш, берясь за саблю, но вынуть ее почему-то не посмел и, тяжело дыша от злости, замолчал.

— Это же сумасшедший, хих-тьфу! — льстиво заговорил Тыртык, сплюнув в сторону. — Не обращайте на него внимания!

— Так оно и есть-сумасшедший! — согнувшись еще ниже, подтвердил Шылпык.

Кандыр-коротыш успокоение посмотрел вокруг и, достав из-за пазухи маленькую тыкву для наса, высыпал на ладонь щепотку и предложил Тыртыку угоститься.

Тыртык, осторожно взяв наса и положив его под язык, восхищенно уставился в тыквушку, окаймленную перламутровыми пластинками и резьбой.

— Работа усто Халила, да? — с трудом выдавал он.

— Да, он недавно сделал несколько таких, но ни одна полностью не повторяет вторую. Вот только эта — точная копия той, которую я недавно уронил в сай. Усто Халил делал ее по моему личному заказу!

Аламазон навострил уши. Где-то раньше он видел такую тыкву — маленькую, красивую, и запомнил перламутровые плас-гонки и две маленькие жемчужины на пробке…

Братцы! Смотрите! — завопил вдруг один из стрелков, пришедших вместе с Кандыр-коротышкой. — Он сел…

Он посмел осквернить…

Голос у него осип от негодования. Все оглянулись в сторону холма и застыли. Ишмат, крепко держась за шею осла, сидел на нем, вытянув ноги. Животное, не привыкшее к такому обращению, брыкалось и пыталось лягнуть неожиданного всадника, но Ишмат ударами кулака принуждал его двигаться вперед. Не успел никто произнести и слова, как осел сильно взбрыкнул и Ишмат полетел на землю. Когда он, держась за голову, встал, то увидел, что стражники стоят и остолбенело смотрят на него.

— Держите его! — опомнился Кандыр-коротышка. — Он осквернил священное животное! Смерть ему!

Тогда Шылпык, выступив вперед, обратился к разгневанному коротышке:

— Стойте, хоп-па! Осмелюсь напомнить, что мы должны сдать его живым в руки Фискиддина Фискала.

Это охладило пыл Кандыра. Он только ткнул в Ишмата, перепуганного до смерти, копьем и махнул рукой:

— Ладно, оставьте его. Но только обязательно доложите почтенному Фискиддину и об этом… Пусть покарает его сам Создатель!

— Ну и угораздило тебя! — прошептал Аламазон, когда они снова в сопровождении Тыртыка и Шылпыка отправились в путь. — Говорил же Хумо Хартум, что ишак у них священное животное!

— Да я забыл! — плачущим голосом оправдывался Ишмат. — Увидел ослика и вспомнил нашего длинноухого. На нем, бывало, катаешься, катаешься, и ничего. Ой, быстрее бы нам вернуться! И он опять стал хныкать и вытирать слезы.

Аламазон пристроился к Хумо Хартуму и зашагал с ним рядом.

— Вы обещали рассказать, когда осел стал здесь священным животным.

Старик насмешливо улыбнулся, теребя седую бороду, потом тихо начал свой рассказ. Тыртык и Шылпык, шагавшие впереди пленников, не обращали на них внимания, они стремились быстрее попасть в свои дома.

Как явствовало из рассказа Хумо Хартума, Маджиддин Равшани в своей «Книге скорби» приводил эпизод, когда маленький Мадумар в первые дни своего пребывания в Юлдузстане случайно повстречал старую ослицу. Он был младшим в семье, еще тосковал по соске, и потому, когда ослица легла, осторожно пристроился к ней и начал сосать теплое молоко. Его наказали и забыли об этом. Но впоследствии, когда Мадумар стал визирем, насмешники стали называть его «ослиный сын». Тогда Мадумар объявил осла священным животным и заставил поклоняться ему.

— А как попала сюда старая ослица? — спросил Аламазон, но старый Хумо этого не знал.

Пока они беседовали, вдалеке показались очертания дворца. Зрелище в самом деле было величественным.

Освещенный звездами-планетами, он переливался миллионами огней — это сверкали драгоценные камни самых разных оттенков. Дорога, выложенная глиняными плитками, стала шире. Появились и дома — высокие, с древними стрельчатыми арками, с куполами, украшенными узорами, с красивыми двориками, оплетенными зеленью желтовато-алых кустов. На мраморных плитах, которые заменили глиняные, стали попадаться изображения то персика пожелание здоровья и благоденствия, то надпись с изречением. Сквозь алебастровые решетки домов смотрели на путешественников жители города — в красных чапанах, тюбетейках, кое-где были видны чалмы.