Лев Вершинин - Выдумки чистой воды

— …в каковом предстоит отыскать коллежского советника вдову Марью Петровну Оловянникову для передачи оной писем и личных вещей покойного сына ее, Верхогородского драгунского полка подпоручика Оловянникова, каковой геройски пал за бога, царя и отечество в боях за город Плевну и похоронен в таковом…

— Ради бога, достаточно, — оборвал его ротмистр Крестовский. — Я уяснил суть анабазиса вашего. Что же, дали мы маху, господин Смирнов?

Это тому, партикулярному. Партикулярный чин (а видно было, что это не простой уличный шпион — именно статский чин) пожал плечами, вытянул из кармана потрепанную бумагу:

— Что поделать, Иван Филиппович, сыск дело такое… Смотрите, описание насквозь подходящее: «Роста высокого, сухощав, белокур, бледен, глаза голубые, в движениях быстр, бороду бреет, может носить усы на военный манер, не исключено появление в облике офицера либо чиновника». Подполковника Гартмана, царство ему небесное, наш как раз и упокоил, в офицерском мундире будучи…

— Интересная бледность — это у девиц, — сказал поручик Сабуров. — А я, по отзывам, всегда был румян.

— Может, это вы попросту загорели в целях маскирования, — любезно сообщил господин Смирнов. — А несчастного Гармана бомбою злодейски убивая, были бледны.

— Господин Гартман, надо полагать, из ваших? Отдельного корпуса то бишь?

— Именно, Питаете неприязнь к отдельному корпусу?

— Помилуйте, с чего бы вдруг, — сказал поручик Сабуров. — Просто я, как-то так уж вышло, по другой части, мундиры больше другого цвета — хоть наши запылены да порваны иногда…

— Каждый служит государю императору на том месте, где поставлен, — сказала Щучья Рожа.

— О том самом я и говорю, — развел руками поручик. — Чох якши, эфенди.

Губы Щучьей Рожи покривились:

— Па-атрудитесь в пределах Российской империи говорить на языке, утвержденном начальством! Па-атрудитесь получить документы. Можете следовать далее. Приношу извинения, служба.

И тут же рассосались жандармы, миг — и нету, воротился на свое место пузатый станционный страж, Крестовский и Смирнов повернулись кругом, будто поручика отныне не существовало вовсе, и Сабуров услышал:

— Отправить его отсюда, Иван Филиппыч, чтоб под ногами не путался.

— Дело. Займитесь, — кивнул Крестовский, ничуть не заботясь, слушал их Сабуров или нет. — Выпихните в N. до ночи сего вояжера. Черт, однажды уже нахватались в заграницах такие вот гонористые, дошло до декабря… Закрыть бы эту заграницу как-нибудь…

Смешок:

— Так ведь императрицы — они у нас как раз из заграниц, Иван Филиппыч…

— Все равно. Закрыть. Чтоб ни туда — ни откуда.

— Ну, этот-то — от турок. Азия-с.

— Все равно. И там свои вольтерьянцы. Правда, там их можно на кол, попросту…

И ушли. А Сабуров остался в странных чувствах — было тут что-то и от изумления, и от гнева, но больше всего от ярости. Выглядел поручик в этой истории как нижний чин; ему вахмистр хлещет по роже, а он в ответ — упаси боже, руки по швам и молчи…

Плюнул и решил выпить водки в буфете. Подали анисовую, хлебушка черного, русского (у болгар похож, а другой), предлагали селянку, но попросил сальца — чтобы с мясом и торчали зубчики чеснока, пожелтевшего уже, дух салу передавшего. Выпил рюмку. Еще выпил. Медленно возвращалось прежнее благодушное настроение.

О чем шла речь, он сообразил сразу. Давно было известно по скупым слухам, что в России, как в Европе, завелись революционеры. Как в Европе, кидают бомбы и палят по властям предержащим, пытаются взбунтовать народ, но ради чего это затеяно и кем — совершенно непонятно. Никто этих революционеров (называемых также нигилистами) не видел, никто не знает, много их или мало, то ли они в самом деле наняты Бисмарком, жидами и полячишками, то ли, как пятьдесят четыре года назад, мутню начинают люди из тех, кто, по тем же слухам, вписан в Бархатную книгу — а разве такие люди наемниками быть могут? Но вот какого рожна им нужно, если и так выполнено все, за что сложили головы полковник Пестель со товарищи, — крестьян освободили, срок службы сбавили и произвели всевозможные реформы? Поручик Сабуров не знал ответов на эти вопросы. В Болгарии все было просто и ясно, там он понимал все сверху донизу, а в этих слухах сам черт ногу сломит…

— Господин Сабуров!

Смирнов стоял над ним, улыбаясь как ни в чем не бывало.

— Собирайтесь, господин Сабуров. Оказию мы вам подыскали. Не лакированный экипаж, правда, ну да разве вам привыкать, герою суровых баталий? Никто нас не упрекнет, что оказались нечуткими к славному представителю победоносного воинства российского.

Сабуров хотел было ответить по-русски и замысловато, но посмотрел в эти склизкие глаза и доподлинно сообразил, что в случае отказа или ссоры следует ожидать любой пакости. Да бог с ними… Лучше уж убраться от них подальше. Он вздохнул и полез в карман за деньгами — уплатить буфетчику.

— А вот скажите, господин Смирнов, — решился он, когда вышли на воздух. — Эти ваши… ну, которые бомбами…

— Государственные преступники? Нигилисты?

— Эти. Что им нужно, вообще-то говоря?

— Расшатать престол в пользу внешнего врага, — веско сказал Смирнов. — Наняты Бисмарком, жидами и ляхами, — он подумал и добавил: — И французишками.

Все вроде бы правильно, и Смирнов был человеком государственным, облеченным и посвященным, да уж больно мерзкое впечатление производил сыщик, нюхало, стрюк, разве может такой говорить святую правду?

Оказия была — запряженная тройкой добрых коней купецкая повозка из N. Гонял ее сюда купец Мясоедов со снедью для господского буфета — то есть купец владел и хозяйствовал, а гонял повозку за сто верст приказчик Мартьян, кудряш-детина, если убивать — только из-за угла в три кола. Да еще безмен с граненым шаром под рукой, на облучке. Иначе и нельзя в этих глухих местах, где вовсю пошаливают, такой приказчик тут и надобен…

Сенцо было в повязке, Мартьян его покрыл армяком, повозка — вроде ящика на колесах, что же не ехать-то?

На прощанье попутал бес, поручик достал золотой, протянул Смирнову с самой душевной улыбкой:

— За труды. Не сочтите…

Глядя Сабурову в лицо, Смирнов щелчком запустил монетку в сторону, в лопухи — блеснул, кувыркаясь, осанистый профиль государя императора. Сыщик улыбнулся, пообещал:

— Бог даст — свидимся…

И ушел.

— Это вы зря, барин, ваше благородие, — тихонько, будто самому себе, не особо-то и глядя в сторону седока, сказал Мартьян. — Эти долгопамятные…

— Бог не выдаст — свинья не съест. Кого ищут?

— А кого б ни искали, все лишь бы не нас. — Он весело блеснул зубами из цыганской бородищи. — Тронемся, ваше благородие, аль как? Три дня здесь торчу, пора б назад. Мясоедов в зверское состояние придет.