Лев Вершинин - Выдумки чистой воды

Он перегнулся через борт и увидел в блюдце седла скрюченного, зацепеневшего Кирилла. Изо всех сил он вцепился в край блюдца и только мотал головой, увертываясь от веток. Льош хотел пододвинуться к нему поближе, схватился за борт, но тут же отдернул руки, словно обжегшись крапивой. Кисти рук были красные, опухшие, в прозрачных пластиковых перчатках, стянувших руки по запястьям. Льош на мгновение оторопел: откуда перчатки? — но тут же понял, что это просто высохшая слизь смержа. Он попытался ее содрать, но слизь намертво приклеилась к коже и отрывалась с трудом и только маленькими кусочками. Тогда он на время оставил свое занятие, не обращая внимания на жжение, пододвинулся к Кириллу поближе и положил ему руку на плечо. Кирилл обернулся.

— Как ты тут? — озабоченно слросил Льош.

Из-за рева драйгера Кирилл его не расслышал, но расплылся в улыбке и поднял кверху большой палец. Льош нагнулся пониже:

— Как себя чувствуешь?!

— Отлично! — прокричал ему в ухо Кирилл. — Теперь бы закурить — и полный порядок!

Льош хмыкнул, похлопал его по плечу и, отвернувшись, принялся сдирать с рук засохшую слизь смержа. Интересно, сколько же мы провалялись без памяти на платформе? Или это слизь быстро засохла?

Болевой шок, вызванный усатой оградой, наконец отпустил всех. Лара пододвинулась ближе к борту платформы, прислонилась к нему и вымученно улыбнулась.

— Вырвались… — тихо сказала она и обвела всех взглядом. — Господи, неужели мы вырвались?

Она тихонько засмеялась, а затем резко, словно ее прорвало, рассмеялась во весь голос.

— Эй, — встревоженно спросил Микчу и с опаской тронул ее за плечо. — Ты чего?

— Да вырвались мы! Вырвались из лагеря! — счастливо закричала она. — Понимаешь ты это, монах мой немытенький?!

Она схватила его руками за голову, притянула к себе и поцеловала в заросшую щеку.

— Ты эт чо? — буквально отпрыгнул от нее Микчу.

Лара рассмеялась, но тут же ее лицо исказилось, она уронила руки и заплакала.

— И… и теперь я смогу иметь ребенка, — всхлипнула она.

— Тьфу, ты баба! — сплюнул Портиш. — Опять о своем за-талдычила.

Льош улыбнулся и подсел к ней.

— Что же ты теперь плачешь? — Он потрепал ее по щеке. — Все уже позади.

Лара всхлипнула, подняла на него глаза.

— Ведь правда же, что я теперь смогу иметь ребенка?

«Вероятно», — подумал Льош, но вслух сказал:

— Правда.

Лара несмело улыбнулась.

Льош подбадривающе погладил ее по волосам и повернулся лицом к пинам. Они сгрудились в кружок и, подпрыгивая вместе с платформой на ухабах, отчаянно размахивая коротенькими лапками и непомерно длинными ушами, оживленно пересвистывались.

— Помощь не требуется? — крикнул Льош, стараясь перекричать рев мотора, но они не обратили на его крик никакого внимания, и тогда он просвистел то же самое на сильбо пинов.

Галдеж оборвался, кружок распался, и пины молча, недоуменно уставились на Льоша огромными немигающими глазами.

— Нет, спасибо, — наконец прошепелявил Василек. — У нас все в порядке.

Лара вдруг прыснула.

— Василек, — давясь смехом спросила она, — а ты кто: мужчина или женщина?

Пин непонимающе задергал носом, затем что-то коротко вопросительно просвистел пинам, но получил такие же короткие недоуменные ответы. Василек в нерешительности пожевал губами:

— Не знаю, Лара… Я не смогу, наверное, объяснить. У нас нет такого.

— Господи! — рассмеялась Лара. — У них нет такого! Ну вот ты сможешь родить маленького, ушастенького, пушистенького и губастенького, как ты сам, пина? Пинчика?

Казалось, и без того круглые огромные глаза пина еще больше округлились. Он что-то невнятно просипел, и Лара буквально зашлась смехом.

— Господи… — лепетала она сквозь спазмы смеха. — Господи, а сконфузился-то как! Да не стесняйся! Ну? Здесь все свои!

Василек смущенно дернулся, повернул голову к пинам, и между ними завязался оживленный пересвист. Свистели они быстро, кроме того, их сильно глушил рев двигателя, и Льош разбирал только обрывки фраз. «Что она… кажется… наше воспроизводство… нет таких слов… постарайся… о шестиричном древе семьи… клан глухих… грубые хвостачи… надпочвенное сотрудничество…» Порой Льош улавливал целые фразы, но абсолютно не понимал их — очевидно, эти слова в сильбо пинов были глубоко специфичны и не имели аналогов в человеческом понимании. Впрочем, и слушал он их вполуха — его начинало все сильнее и сильнее беспокоить состояние Энтони. Негр все еще не пришел в себя и, по-прежнему распластавшись, лежал у бортика платформы.

Льош мельком глянул на Лару. Она подтянула под себя ноги, обхватила их руками и, уперев в колени подбородок, с любопытством наблюдала за пинами.

— Боюсь, что они не смогут объяснить тебе, каким образом они размножаются, — сказал он. — Разреши-ка, я пролезу.

— Почему? — удивленно посмотрела на него Лара и посторонилась.

Льош, придерживаясь рукой за борт платформы, стал на коленях пробираться к Энтони.

— Потому что у них не половое размножение, — бросил он. — Для них это такая же чушь, как для нас, например, почкование.

Драйгер сильно качнуло, и Льош чуть было не упал прямо на Энтони. Он выбросил вперед свободную руку, удержался, и его лицо оказалось прямо напротив лица Энтони. И он понял, что помощь ему уже не нужна. Старый негр Энтони был мертв.

Лицо было спокойным и уравновешенным, и на нем застыла тихая счастливая улыбка. Девять лет ты прожил в лагере. Дольше всех. Сколько ты мечтал об этом побеге… Все вынес, все перетерпел, только бы дожить, только бы вырваться… Другие не выдерживали, вешались, резали себе вены, сходили с ума, в нервно-мозговом истощении заходились на плацу в предсмертной «пляске святого Витта»… А ты пережил все, пережил всех, даже самого себя, жил только одним — мыслью, мечтой о побеге. В тебе не осталось ничего живого, не организм — пепел сухой, не человек — тень человеческая, но искра жизни в тебе тлела, и не гасла, и еще долго бы не угасла… Но ты уже отмерил свою меру жизни, твоя тяга к свободе с течением лет, проведенных в лагере, постепенно свелась к одному — побегу, и это стало целью твоей жизни, твоей путеводной звездой, самой твоей жизнью. И когда это свершилось, когда твоя мечта стала явью, последняя искра, теплившаяся в твоем истлевшем теле, угасла. И ты умер. Умер тихо и спокойно, как и подобает человеку, и как никто еще не умирал в лагере, ибо в лагере не умирают, а гибнут. И мечта твоя сбылась, и был ты счастлив.

Новый сильный толчок бросил Льоша на борт, он ухватился за него и сел. Драйгер засыпало сухими листьями и обломками веток. Пины встревоженные защебетали, кто-то, кажется, Портиш, злобно выругался, а Лара вновь весело засмеялась.