Роберт Хайнлайн - История будущего [сборник]

Он стоял выше обычаев и выше закона. В Свободном Государстве «Освободитель» нуждался в нем, чтобы удерживать себя на грани жизни и смерти с помощью вливаний инсулина. В Нью- Америке он имел не менее могущественных пациентов. Даже среди Ангелов Господа Бога сам Пророк безропотно выполнял все указания Врача.

Но Маккинон не был удовлетворен.

Какой-нибудь темный идиот, думал он, мог причинить девочке зло, не зная об ее статусе. Впрочем, дальнейшие его протесты все равно были напрасны. Она внезапно завела мотор и заставила Дейва отпрыгнуть в сторону. Когда он пришел в себя, Персе-фона была уже далеко. Преследовать ее он не мог.

Не прошло и четырех часов, как Персефона вернулась. Он примерно так и ожидал. Если такой ловкий человек, как Линялый, не смог добраться до Ворот под покровом ночной тьмы, то весьма сомнительно, чтобы это удалось юной девице днем.

Его первое чувство было чувством облегчения, потом ему очень захотелось поговорить с ней. Пока ее не было, он все прокручивал в памяти их разговор. Была полная уверенность, что ее ждет неудача; хотелось реабилитироваться в ее глазах; поэтому он жаждал оказать ей помощь в столь дорогом для нее деле: он сам доставит предупреждение наружу.

Может, она попросит его о такой помощи? Это казалось вполне вероятным. Ко времени ее возвращения он уже убедил себя, что она будет его просить. Он согласится… со спокойным достоинством… и пойдет… и, может быть, будет ранен… или даже убит… и станет героем… если ему не повезет.

В воображении он видел себя смесью из Сидни Картона, Белого Рыцаря и того человека, который отнес послание к Гарсии, плюс чуточку Д’Артаньяна.

Но она ни о чем его не попросила. Она даже не дала ему шанса поговорить наедине. К ужину она не вышла. После ужина заперлась с Врачом у него в кабинете. Вышла оттуда и тут же прямиком отправилась в свою комнату. В конце концов, он решил, что с тем же успехом может сам пойти спать.

Лечь в постель, уснуть, попробовать все начать утром заново… Нет! Не так-то это просто! Враждебно глядели на него стены. Другая, критически настроенная часть мозга явно решила не дать ему заснуть. Болван! Ей же не нужна твоя помощь! Зачем она ей? Что у тебя есть такого, чего нет у Линялого? Да он лучше тебя во сто раз! Ты для нее просто один из множества психов, которые ежедневно кишмя кишат в этом доме.

Но я не псих! Только то, что я не пожелал подчиниться диктату большинства, еще не делает меня психом. Или делает? Если все остальные в этих местах «с приветом», то чем ты-то от них отличаешься? Ну, не все… Вот Врач, Матушка Джонсон. Они тут совсем по другим причинам. Их не приговаривали. И Персефона родилась тут.

А как насчет Мейги? Он безусловно умен или кажется таким? Дейв обнаружил, что мысль о несомненной психической устойчивости Мейги вызывает в нем неприязнь. Почему это он смеет отличаться от всех нас?

От нас? Он объединил себя с прочими обитателями Ковентри? Ладно, ладно, признайся, идиот, ты ничем не отличаешься от них. Тебя вышибли… Достойные люди не захотели иметь с тобой дела, а ты упрямишься как осел, не желая признать себя нуждающимся в лечении.

Мысль о лечении бросила его в дрожь и снова заставила вспомнить отца. Почему так? Он припомнил, как Врач сказал ему несколько дней назад: «Что тебе необходимо, сынок, так это поглядеть в глаза родителю и послать его подальше. Очень жаль, что детям не часто удается послать туда своих пап и мам».

Он зажег свет и попробовал читать. Без толку. И почему это Персефона так обеспокоена судьбой людей, что живут снаружи? Она ведь их не знает. Друзей у нее там нет. Уж если он не чувствует себя обязанным по отношению к ним, то почему ей есть до них дело? У тебя нет обязательств? А сколько лет ты вел сладкую легкую жизнь? И все, что они за это просили, — вести себя как следует. Если уж говорить напрямик, где бы ты был сейчас, если бы Врач задумался и спросил, а обязан он тебе чем-нибудь или нет?

Он всё еще пережевывал горький хлеб самопознания, когда первый бесцветный утренний свет вполз в комнату. Он встал, накинул халат и прошлепал через холл в комнату Мейги. Дверь была открыта. Он просунул голову внутрь и шепнул:

— Линялый, ты не спишь?

— Входи, малыш, — тихо отозвался Мейги, — В чем дело? Не спится?

— Нет…

— Мне тоже. Понесем наше знамя вместе…

— Линялый, я хочу сматываться. Пойду за Барьер.

— Э-э! Когда?

— Сию минуту.

— Рискованное дело, малыш. Подожди несколько дней, я постараюсь пойти с тобой.

— Нет, не могу ждать, пока ты поправишься. Я должен предупредить Соединенные Штаты.

Глаза Мейги широко раскрылись, но тон остался неизменным:

— Уж не удалось ли этой ловкой козявке всучить тебе кой-какие свои убеждения?

— Нет. Ну, не совсем так. Я делаю это ради себя самого. Это необходимо мне. Слушай, Линялый, что ты знаешь об этом оружии? У них действительно есть что-то, чем можно угрожать Штатам?

— Боюсь, да, — ответил Мейги, — я знаю об этом очень мало, но вроде бы бластеры перед ним просто ерунда. Дальность куда больше. Не знаю, что они собираются делать с Барьером, но сам видел, еще до того, как меня замели, что они ведут к нему линии электропередач. Послушай, если тебе действительно удастся выбраться отсюда, там ты найдешь парня, который может пригодиться. Обязательно отыщи его. — Мейги что-то нацарапал на клочке бумаги, сложил его и отдал Дейву, который не глядя сунул листочек в карман, продолжая выспрашивать:

— Линялый, Ворота охраняются строго?

— Через Ворота не пройдешь. Это точно. Вот что тебе придется сделать… — Мейги оторвал другой листок и начал что-то чертить, одновременно комментируя рисунок.

Прежде чем уйти, Дейв пожал руку Мейги.

— Попрощайся тут за меня, ладно? И поблагодари Врача. Мне лучше уйти, пока все спят.

— Конечно, малыш, — согласился Мейги.

Маккинон скорчился за кустом и осторожно следил за группой Ангелов, входивших в свою суровую и, признаться, безобразную церковь. Он трясся от страха быть обнаруженным и от ледяного утреннего ветра. Однако нужда перевешивала чувство страха. У этих изуверов была пища, он должен был ее получить.

Первые два дня, после того как он покинул дом Врача, были сравнительно легки. Правда, он простудился, ночуя на холодной земле. Простуда застряла в бронхах и здорово мешала ходьбе. Но сейчас это не имело значения, надо было только держаться, чтобы не выдать себя, закашлявшись или чихнув, пока верующие не скроются в храме. Он смотрел как они проходят — суровые мужчины, женщины в юбках, подметающих дорогу, с лицами, изрезанными морщинами и частично скрытыми головными платками, заморенные работой и многочисленными детьми. Лица были мрачны и неулыбчивы. Даже ребятишки смотрели угрюмо.