Александр Сороковик - Синяя лихорадка

– Нет, ну это ужасно, Донатий! Просто какое-то издевательство! Трагедия Шекспира в балагане на ярмарочной площади! Ну что ты молчишь, несносный! Неужели тебя это не возмущает?

– О, да, моя госпожа! Это действительно ужасно! Бродячие комедианты посмели играть трагедию Шекспира, безумцы! Святотатцы! Может, прикажете их повесить? Одно слово – и наши бравые воины вмиг прекратят это безобразие…

– Донатий! Если я кого-то и прикажу повесить, так это тебя! Почему ты всё время надо мной смеёшься? Мне надоели твои шуточки! Я хочу говорить серьёзно!

– Но моя госпожа! – Благородный дворянин изобразил недоумение, затем наклонился к собеседнице и шёпотом произнёс: – Я серьёзен, как папский нунций на приёме у короля! Разве когда-нибудь даже в мыслях я мог посметь ослушаться вас? Только прикажите, и ваш верный Донатий тут же обнажит свою шпагу и заколет любого врага, или даже себя – как вам будет угодно!

– Хорошо, Донатий! Сейчас ты мне докажешь свою преданность! – его собеседница, совсем юная, гордая графиня Изабелла порывисто протянула руку в сторону разноцветного балагана. – Мы идём на представление сюда! И даже не смей возражать мне! – она сердито топнула изящной ножкой.

– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа! – её спутник преувеличенно смиренно поклонился. В руке его появилась мелкая монетка, которую он подбросил невысоко на ладони. Тут же возле него образовалась стайка мальчишек-оборванцев.

– Хозяина балагана ко мне! – коротко приказал Донатий, не глядя, кинув монетку мальчишкам. Самый ловкий из них, высоко подпрыгнув, поймал её и с радостным воплем помчался к балагану. Вскоре оттуда вышел невысокий плешивый толстяк в потёртом, заношенном камзоле и поспешил к Донатию и его спутнице. Сдержанно поклонился и спросил:

– Чего изволят почтенные господа от недостойного комедианта?

– Моя госпожа желает видеть твой спектакль. Два места в центральной ложе!

– Господь с вами, ваша светлость! Откуда в моём рыночном балагане ложи? Это же не столичный театр!

– Тогда – два лучших места в первом ряду! И чтоб вокруг – только приличная публика, никакой черни! – Донатий достал сверкающую золотую монету, хотел бросить хозяину, однако передумал, и вложил в его руку. Тот принял дорогую монету почтительно, но не раболепно.

– Слушаюсь, ваша светлость! Всё будет сделано в лучшем виде!

Он поспешил внутрь шатра, а его светлость с лёгким поклоном обратился к своей юной спутнице:

– Вы не передумали, моя госпожа? Это всё же балаган на рыночной площади…

– Я никогда не меняю своих решений, Донатий. Пора бы уже запомнить!

– О, прошу прощения, я и впрямь забылся… Давайте отойдём в тень, к фонтану, там прохладнее.

Миновало совсем немного времени, появился толстяк-хозяин театра, протянул руку в приглашающем жесте, и важно изрёк:

– Прошу вас почтить своим присутствием наш спектакль. Только уж не серчайте, ваши светлости, если увидите не совсем то, что ожидали, тут народ простой, мы больше для них старались…

– А если народ такой простой, зачем вы Шекспира для них ставите? Попроще пьесы не нашлось? – девушка смотрела на толстяка прямо, слегка постукивая сложенным веером по раскрытой ладони другой руки…

– О, ваша светлость! – хозяин трагически воздел руки к небу. – Вы не представляете, как эти простецы любят Шекспира! На той неделе мы давали «Гамлета», так представьте, аншлаг провисел на кассе всю неделю! Впрочем, кажется, это было в другом городе. А что вы желаете увидеть сегодня, любезная госпожа?

– Как это, что? Кажется, твой зазывала с утра ещё кричит о том, что у вас тут за спектакль!

– Да, конечно, ваша светлость, представление объявлено, отрепетировано и будет разыграно в лучшем виде! Но вопрос-то в другом. Каждый видит то, что он ждёт, за чем пришёл и за что заплатил свои деньги. Реальность у каждого своя. Кому-то по душе будут драки и дуэли, а кому-то – объяснения в любви. Вон тот почтенный отец семейства лишний раз убедится, что детей надо держать в крепкой узде, а вон та барышня, вытирая слёзы, будет строить планы, как помочь влюблённым убежать от родителей, разумеется, видя себя на месте героини! А что хотите увидеть вы?

– Я хочу увидеть пьесу Шекспира! – надменно произнесла девушка.

– Да не прогневается ваша светлость, если я скажу ещё несколько слов. У меня не простой балаган, а вы, госпожа, не простой зритель. Вы прекрасно знаете, что всё это было в Италии, двести лет назад. Вам известен сюжет, время и место действия. Вы помните, что, к примеру, сперва Тибальт убьёт Меркуцио, а затем – Ромео Тибальта, и это послужит началом цепочки различных событий, которые и приведут к трагическому концу. А если бы это происходило здесь и сейчас? Либо совсем в другой стране, через двести лет? Или это невозможно? Может быть, потом у людей будут другие проблемы? Или проблемы останутся теми же, но решать их будут по-другому?

– Но ведь Шекспир писал не об этом! – юная графиня начинала гневаться.

– Разве мы знаем, о чём на самом деле писал Шекспир? И как он написал бы свою трагедию сейчас? Либо через двести лет? Но ведь можно попробовать узнать это, правда, ваша светлость? Смотрите представление, смотрите внимательно. И если захотите, я помогу вам выйти из рамок этой трагедии, увидеть из-за её контуров новый узор, другой пласт, иное время… Впрочем, я умолкаю, тем более, что пора начинать. Покорнейше прошу проследовать в зал!

Толстяк не обманул. Для них поставили два роскошных, принесённых откуда-то специально ради такого случая, кресла в первом ряду. Вокруг кресел и позади, публика также была весьма приличной: тот самый купчишка с женой и дочерьми, несколько горожан побогаче, пара-тройка щёголей в почти новых камзолах.

Все они почтительно поклонились, когда их светлости проходили к своим местам. Донатий отвечал лёгким кивком, а Изабелла не обратила на их поклоны ни малейшего внимания. В первых трёх рядах с креслами и стульями наступила тишина, дальше, где стояла чистая публика попроще, витал лёгкий шум. На галёрке же веселье не прекращалось, только чуть притихло.

Слуги начали гасить специальными колпаками на длинных палках свечи в настенных светильниках, в зале стало темно. Только сцена с опущенным грубым занавесом освещалась несколькими масляными лампами. Вот на ней появился печальный клоун-зазывала со скрипкой в руках. Он молча поднял её к плечу и заиграл невыразимо грустную, щемящую мелодию. Остановился, прислушался, опустил скрипку. Посмотрел в зал, выдержал паузу и со вздохом произнёс:

Занавес начал раздвигаться, на сцене появились слуги двух враждующих семейств, все сразу, причём в количестве явно большем, чем в пьесе. Недолго думая, они взялись лупцевать друг друга палками и кулаками.