Александр Сороковик - Синяя лихорадка

– Нет, ну до чего дошли! – Бэла покачала головой. – «Ромео и Джульетта» в арт-кафе, среди публики, между столиками! Как они там играть-то будут, а?

Они поднялись и медленно пошли в сторону арт-кафе, которое и вправду было за углом, совсем рядом.

– А так и будут, – Юра отчего-то развеселился, – Джулька свой яд не успеет выпить, как его какой-нибудь халявщик из-за столика стянет и вылакает! А у Ромки свистнут кинжал и он начнёт шарить по столикам, чтоб заколоться столовым ножом. Вот смеху будет!

– Дурак ты, Юрка, и уши у тебя… Это же классика, драма, трагедия! Почти что про нас. Там ведь тоже родаки их довели.

– Да не, у тех круче, вроде как воевали они. А тут твои олигархи с моими пролетариями даже говорить не будут. Ну, и ваще…

– Слышь, Юр, – перебила его девушка, – а ты, если б меня увидел вот так, ну, типа, отравленную, закололся бы?

– Ага, щас, закололся! Я б тебя в реанимацию отвёз!

– Скучный ты, Юра! Нет в тебе романтики. Ладно, вроде пришли, давай заходим, начнётся скоро, посмотрим что ли, чё эти креативщики там начудили!

Странный какой-то зал, подумала Бэла, когда они вошли. Но ещё более удивило её то, что представление уже было в разгаре. Ромео бродил с одной стороны зала, Джульетта – с другой, они ещё не видели друг друга, а только слышали.

Бэла резко повернулась, чтоб возмутиться обманом: почему сместили время начала спектакля? Почему в зале нет столиков, слишком темно, и по закопчённому потолку пляшут трепещущие тени, словно на стенах горят свечи, а не бра. К ним спешил лысоватый толстяк, кого-то напоминающий, раздражающе знакомый.

Он улыбался ей, протягивал руку, что-то говорил. Воздух вокруг словно заколыхался, стал гуще, помутнел. Она с удивлением почувствовала на себе вместо привычной одежды какие-то длинные складчатые и тяжёлые одеяния с кружевами, оборками и лентами.

Попыталась нащупать телефон, чтоб позвонить кому-нибудь, зацепиться за привычный, устойчивый мир, но рука вместо гладкого корпуса ощутила что-то шершавое, длинное, но уже почти привычное.

«Только бы не упасть» – успела она подумать, падая в тёмную, вязкую бездну. А на убогой сцене с самодельным занавесом, над телами юных влюблённых плакали, обнявшись, бывшие враги – Монтекки и Капулетти…

– Моя госпожа? – Донатий склонился над ней, сидящей в кресле, и сжимающей в руке сложенный веер, – Представление окончено, нам пора идти!

Девушка словно очнулась, подняла голову. Внимательно посмотрела на своего спутника, оперлась на его протянутую руку, встала. Они не спеша направились к выходу среди уважительно расступающейся публики, вышли на площадь. Тут же подкатила карета, ловкий молодой кучер соскочил с козел, открыл дверцу и почтительно поклонился. Они уселись на мягкие сиденья, и карета неспешно покатилась по дороге – кучер хорошо усвоил, что юная графиня не любит ездить быстро.

– Что скажете, моя госпожа? Понравилось вам представление в балагане?

– Донатий, – девушка была необычно серьёзна, – отчего ты никогда не зовёшь меня по имени? Отчего называешь госпожой – мне не нравится это титулование, не называй меня так! Какая я тебе госпожа – твой род знатнее и богаче моего, титул – не хуже, а состояние – гораздо больше. Ты относишься ко мне, как к маленькой девочке, но при этом почтительно называешь госпожой.

Я действительно, словно маленькая девочка путешествовала сегодня по другим мирам. То я была в Вероне во времена Шекспира, пыталась спасти влюблённых. Потом ощутила себя совсем в другом мире, на мне был очень диковинный костюм, я держала в руках какие-то диковинные вещи, говорила на диковинном языке… Но опять я чувствовала себя Джульеттой, только это была Джульетта из какой-то другой страны, нездешняя.

Я словно стала понимать какие-то вещи, которые не понимала раньше, что-то произошло, Донатий! Этот странный балаган, странный хозяин, странные его слова…

– Наверное, ничего странного, Изабелла. Иногда всё вокруг кажется необычным, но этот мир достаточно прост. Надо только принять его, таким, как есть, и не думать о том, где кончается явь и начинается сон. Ты права, Изабелла, мне пора уже относится к тебе, по-другому, ты повзрослела, а я не заметил этого.

– Я не знаю, Донатий, может и так. Но на сегодня сны кончились, я вернулась домой… И мне почему-то кажется что на площади уже нет этого балагана, что комедианты торопливо сложили шатры с костюмами, и несутся теперь в своих повозках в другое место, а гривы их коней развевает встречный ветер…

Карета подъезжает к дому отца Изабеллы. Или к замку Капулетти. Или к квартире Бэлиного папеньки. Но, возможно, это и не карета вовсе, а дорогой автомобиль. И кто знает, какие узоры выткутся на этом островке, какой пласт проявится… Кто знает…

Утреннее неяркое солнце обливало позолотой прозрачные, ещё не заросшие листвой кроны деревьев. По отлогому спуску, ведущему к неширокой, спокойной глади реки, тихо журчал ручеёк. Белые, жёлтые, красные цветочные головки радостно выглядывали из зелёной травы, подставлялись гудящим тут и там жёлто-коричневым насекомым, очень похожим на пчёл.

– Пчёлки, цветочки, ручеёк… Сейчас вот лягу под кусток, пожую листок, напишу стишок!

– Ага, про любофф!

– И не говори… Красота-то какая, Господи! Не врали, значит в Информцентре.

– Да-а, повезло этим ребятам, которые жить здесь будут! Травка кругом, цветочки!

– И дышать они будут вот этим нектаром, а не смогом…

– Или корабельным концентратом…

Молодые парни радостно галдели, начались уже обычные в таком обществе дружеские тумаки и подталкивания, но сзади послышалось деликатное покашливание, и шум прекратился. Покашливал, пряча улыбку, Капитан – Виктор Потёмкин, пожилой человек невысокого роста, коренастый, с неправильным грубоватым лицом. Седина, несмотря на возраст и профессию, почти не коснулась его волос, только справа от макушки до лба росла абсолютно белая прядь.

– Ну, что, нравится новый дом для переселенцев? – продолжая улыбаться, спросил он и, не ожидая ответа, произнёс: – Мне тоже нравится! В общем, так. Давайте, ребята, ещё полчасика погуляйте, а в 16.30 по корабельному времени – назад. Смените своих товарищей, им тоже хочется воздухом подышать! В 20.00 – прошу всех, кроме вахты, разумеется, в Актовый зал, на собрание.

Он развернулся, медленно пошёл к Кораблю, посреди почтительно расступившейся молодёжи. Виктора весь экипаж не то, чтобы боялся, просто очень уважал. Ветеран Космофлота, прошедший и переживший многое, он держал на Корабле железную дисциплину, при этом умудряясь быть справедливым. Это был его последний полёт, он оставался на Планете командиром, президентом, генерал-губернатором над двадцатью пятью тысячей переселенцев, ещё спящих в анабиозе в громадном модуле, находящимся на орбите Планеты.