Боргус Никольсен - Глориана [Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXV]

Профессор Джон Коллинс встал сегодня очень рано. Он не сомкнул глаз в течение всей ночи. Так его волновало новое изобретение.

Джон Эдвин Коллинс уже более двадцати лет состоял профессором Колумбийского университета. Известность его в ученом мире началась еще на школьной скамье, т. е. лет сорок тому назад. Широкой публике профессор Коллинс стал известен с той поры, когда открыл способ собирать посредством особого аппарата солнечную теплоту и консервировать ее в особых конденсаторах на зиму, подобно тому, как заботливый хозяин запасает дрова или овощи. Это изумительное открытие должно было перевернуть вверх дном всю систему отопления фабрик, заводов и пароходов и, несомненно, вошло бы в употребление во всех закоулках цивилизованного мира, если бы только можно было легко добывать необходимый для устройства аккумуляторов металлический сплав, секрет которого никому в мире, кроме самого профессора Коллинса, не был известен, и если бы этот состав… стоил немного подешевле.

Одновременно с этим знаменитый профессор небезуспешно работал над проблемой междупланетных сношений и кое-какие его выводы предупредили пресловутую теорию относительности Эйнштейна, который, таким образом, мог бы считать проф. Коллинса своим папашей, если бы последний был менее скромен и более склонен к преждевременному шуму и рекламе. Несмотря на свое чисто американское происхождение, знаменитый изобретатель питал истинное отвращение к «буму».

В настоящий момент профессор Коллинс изобрел нечто совершенно небывалое и, в истинном значении этого слова, сказочное!

Занимаясь явлениями спектра, он открыл, что темные, т. е. невидимые лучи — восьмой и девятый — имеют свойство сообщать «освещаемым» ими предметам незримость. Красный луч, попадая на предмет, окрашивает его в красный цвет. Инфракрасный и ультрафиолетовый или темные невидимые лучи, при известных условиях и при помощи особых технических приспособлений, падая на предмет, делали его тоже темным и даже невидимым — таким же невидимым для бедного и жалкого человеческого глаза, как и сами эти лучи…

Профессор Коллинс целые шесть месяцев, почти не выходя из лаборатории и никого в нее не пуская, добивался тех особых условий, при наличии которых можно было освещать темными лучами предметы. Как средневековый алхимик, он варил, плавил, пережигал всевозможные элементы и минералы, испытывал всевозможные сплавы и изучал их спектры. Его лаборатория вся прокоптела от множества очагов, печей и горелок под колоссальными ретортами. Сам он исхудал (ему некогда было — есть!), загрязнился (некогда было — мыться!) и от эманаций радия у него вылезли последние волоски на голове.

Шесть месяцев надежд, разочарований, неудач, снова надежд и снова разочарований!

Но вот, вчера у него вдруг все пошло на лад. Новый (тысяча седьмой по счету) сплав известных ему одному веществ дал профессору то, чего он так страстно добивался: возможность постоянного излучения темных лучей, а также возможность конденсирования их в особом аккумуляторе. Этот сплав стоил профессору Коллинсу громадных денег: он истратил почти все свое имущество на приобретение очень малого количества некоего радиоактивного минерала. Это была последняя ставка в отчаянной игре. В кусочке этого металла как бы выкристаллизировалось все его состояние и все его надежды. Это был поистине кусочек его собственной жизни.

Несколько предварительных опытов вчера вечером убедили его, что ставка блестяще выиграна. Нужно было теперь лишь дождаться охлаждения сплава, который отличался удивительной теплоемкостью и остывал крайне медленно. А затем приготовить из него небольшой, очень портативный аппарат — настолько же простой, сколь и могущественный по своей силе.

Всю ночь профессор Коллинс не мог ничем спокойно и систематически заниматься. Он то начинал читать, то бросал книгу и бродил из угла в угол, машинально разговаривая сам с собой. И по полутемной лаборатории бродила из угла в угол длинная тень — такая же стариковски-тощая и согбенная, как сам профессор. Тень пробегала по темному потолку, забегала и пряталась в углы, обгоняла профессора и суетилась, словно что-то искала во всех углах.

Профессор чувствовал себя так же, как чувствует себя полководец в ночь перед генеральным сражением. Опыты были доказательны, но несовершенны и не абсолютны. Это была удачная разведка — не более того. Предстоял решительный и решающий момент. И профессор ждал его с давно небывалым волнением. Он нервно потирал руки. На красном лице ясно выступали — точно фантастическая географическая карта — шрамы и следы многочисленных ожогов. Глаза горели молодым блеском: профессору казалось, что он, как доктор Фауст, переживает свое возрождение.

Рассветало. Огонь погас. Согбенная тень перестала суетиться из угла в угол. Профессор Коллинс подошел к платиновому очажку, от которого шли электрические провода, уже давно разобщенные, и потрогал лежавший на очаге небольшой кусочек. Кусочек остыл.

— Ну, доктор! — обратился профессор к самому себе. — Прежде всего — хладнокровие!

Много лет тому назад ученый математик вычислил на бумаге, что там-то и тогда-то на небе должна показаться новая планета. Легко представить, с каким волнением он искал ее потом на небе в телескопе в назначенный момент! Легко представить себе также и его восторг, когда планета в самом деле оказалась на указанном месте.

Профессор Коллинс, конечно, знал об этом ученом и мог бы провести аналогию между собой и им. Но ему было теперь не до аналогий. Он торопливо вытащил аппарат — размерами около фута, с отгибающимися вилками и небольшой рукояткой, и вставил в особые отверстия на концах вилок по кусочку драгоценного вещества, имевшего вид медной бляхи.

И это было все! Роковой момент наступил!

— Мужайтесь, доктор! — снова обратился профессор к самому себе. — Все идет хорошо! All right!

Он поместил между вилками аппарата книгу.

И от волнения закрыл глаза.

С минуту он стоял с закрытыми глазами и думал: что-то будет?

И открыл глаза…

Книги не было!