Анастасия Баталова - Нефть в наших жилах

Тати Казарова оказалась первой, кто осмелился открыто продемонстрировать свой интерес к Кузьме, и это взволновало его. Юноша много думал о том, как дать понять этой симпатичной незнакомке, что её внимание вызывает у него интерес. Окружающая роскошь почему-то наводила на него только тоску, Кузьма скучал, в его жизни так мало было разнообразия, ярких событий и вообще чувств, что он решился бросить платок… В театре. На глазах у всех.

Какая же досада охватила юношу, когда Тати протянула поднятый платок не ему, а его матери! Он испугался, что она не поняла его тонкого намека… Он попытался выразительно взглянуть на молодую женщину… Он боялся выдать себя Селии и матери, он трепетал от волнения, это было рискованно, это было любопытно, это было романтично… Как же он радовался этой маленькой игрушке, которую невзначай подарила ему жизнь! И каким же несчастным он почувствовал себя от того, что после этого случая белокурая поклонница вдруг исчезла… Как сквозь землю провалилась.

Больше всего на свете Кузьме хотелось приключений. Он часто сидел в парке на изогнутой ветке дерева и мечтал. О неожиданных, возможно, опасных поворотах судьбы, о рискованных авантюрах, о дальних странствиях, и, конечно, о чувствах, столь сильных, что им невозможно противостоять… Ничего из этого пока не было ему доступно, разве только непреодолимая нелюбовь, почти ненависть, к его будущей «матери-ошо», Селии шай Сунлугур, к которой на виду у всех Кузьме надлежало демонстрировать почтение, которая контролировала и оплачивала все его занятия и развлечения, выбирала по своему усмотрению для него музыку, фильмы, книги, и с которой он имел возможность говорить каждый день не более двадцати минут, потому что она постоянно бывала занята важными делами…

Белокурая незнакомка показалась Кузьме отважной, безрассудной и готовой на подвиг — ему отчаянно захотелось продолжить эту игру, внести сладкое, острое, жгучее — какое-нибудь! — разнообразие в свою абсурдно дорогую, но пресную при этом жизнь. Он десятки раз репетировал перед огромным зеркалом в своей комнате, примеряя на себя различные роли: то он пытался изображать юного, но искушенного уже обольстителя, то скромного и целомудренного юношу, мучимого жестокой невестой, он продумывал свои будущие диалоги с загадочной златокудрой девушкой, пытаясь решить, какой образ вызовет у неё более сильные желания, и на какой струне её души лучше сыграть — на стремлении защитить несчастного или на страсти к вожделенному и порочному? Все надуманные образы выглядели, как водится, гротескными, штампованными, ибо от первой до последней фразы они заимствованы были из книг и мыльных сериалов — не хватало Кузьме чистых источников информации, не перекрытых тотальным контролем и не отравленных стереотипами круга, в котором он вращался, — юноша мог наблюдать за теми, кто окружал его, за матерью, властной, жесткой и временами беспринципной, за Селией, скрытной, холодной, строгой, за охранницами, которые всегда молчали… Словно весточки издалека долетали до юноши сведения о жизни за пределами замка и парка с фонтанами, статуями, чайными беседками, полем для гольфа, конной фермой и знаменитой мраморной лестницей к океану. Все познания о кипучей, гремучей, временами обжигающей среде, что существовала за высоким забором, окружающим парк, Кузьма получал из чужих рук, из рук, которые перебирали для него сведения, точно ягоды в компот, отсеивая «лишнее» — жизнь тщательно фильтровалась перед тем, как быть ему поданной… И потому он ничего ещё не знал. Совсем ничего. Ни о жизни, ни о себе самом…

Кузьме было всего пятнадцать, он обладал исключительным воображением, и ему представлялось, будто судьба предоставила ему в лице незнакомки, дерзнувшей продемонстрировать свою симпатию, возможность пожить так, как жили герои прочитанных им романов, — познать риск, азарт, преступление и первую настоящую, страстную, роковую любовь…

Возобновила Тати свою охоту примерно месяц спустя, на прогулке — Кузьма со своей неизменной стражей неспешно прохаживался по Парящему бульвару. Следом, едва поспевая за чинным прогулочным шагом хозяина, семеня, бежала противная тонконогая собачонка какой-то бешено дорогой эксклюзивной породы. На шее у неё назойливо позванивал золотой колокольчик.

«Это не домашний питомец, а показатель статуса», — вспомнила Тати изречение кого-то из своих светских друзей, относившееся, конечно, к другим людям и к другой подобной собачонке, но очевидно применимое и в данном случае. Сама она терпеть не могла этих крысообразных лысых уродливых существ, но если людям нравится и они могут себе позволить — почему нет? Тати не имела привычки осуждать чужую блажь.

Аристократы свернули с главной аллеи и шли теперь по живописной боковой дорожке, Селия — чуть поодаль — она разговаривала по мобильному телефону. Тати находилась на довольно приличном расстоянии, ищущий взгляд её торопливо вбирал волны, бегущие от ветерка по лёгкой пепельно-розовой накидке Кузьмы. Гуляющие, уходя дальше по дорожке, постепенно удалялись от аллеи. Временами их фигуры скрывались за стрижеными щетками цветущего тропического кустарника; боковая дорожка и аллея образовывали острый угол, — но Тати повезло: кривоногая собачонка, удручённая, видимо, скукой своего семенящего блуждания между ногами идущих, внезапно решила на кого-нибудь напасть и с визгливым лаем кинулась к Тати через треугольник стриженого газона.

— Назад, Принц! Нельзя! — воскликнул Кузьма.

Его накидка взметнулась на ветру, словно язычок нежного, прохладного пламени. Мальчишка грациозно побежал по газону следом за своим питомцем.

Спустя мгновение Тати увидела его глаза — так близко от себя, что у неё перехватило дыхание — они распахнулись вдруг — две зияющие чернотой бездны, две мягко выстланные пропасти. Поманили… Но тотчас же всё исчезло, унеслось, как мгновенный узор табачного дыма — он обернулся назад, туда, где стояли мать и Селия (они теперь вместе склонились над карманным компьютером) — и по тому, как он оглянулся на них, по этому его чуткому движению лесной лани, Тати вдруг с совершенной ясностью поняла, что один лишь страх останавливает юношу, а собственные его желания обращены к ней…

— Принц, нельзя, — снова повторил он, продолжив глядеть Тати прямо в глаза, точно фраза эта могла оказывать гипнотический эффект, или он пытался вложить в неё, как в шифр или в пароль, совершенно другой, сокровенный, смысл.

Внезапным дуновением накидку прижало к лицу Кузьмы, и под нею чётко обозначились контуры его губ. С замиранием сердца Тати подметила, что они именно такие, как она ожидала — округлые, выпуклые, мягкие.