Анастасия Баталова - Нефть в наших жилах

На вертолетной площадке стояло несколько девушек. Увидев их, юноша остановился. Он настолько привык покрывать лицо, что ему мучительно стыдно было появиться на людях без традиционной накидки. Он физически чувствовал на себе липкие женские взгляды.

— Я не могу! — взмолился он, обращаясь к своей белокурой владычице. — Я не должен появляться перед ними без головного убора… Они же… Разве вам самой приятно, что на меня смотрят другие, ведь я вам принадлежу…

Тати повернулась; во взгляде её читались бесконечная усталость и отчаяние.

— Да и хрен с ними. Пусть смотрят. Дыры не протрут. — объявила она и снова сделала три хороших глотка из фляги, — Эх, черти насадили на вилы… Теперь ни вздохнуть, ни перднуть…

Последнюю фразу не мог слышать никто, Тати прошептала её фляге, точно самой понятливой собеседнице. Одной Всеблагой ведомо, сколько ей пришлось пережить неудобных моментов, прежде чем обеспечить секретный вылет вертолетом из небольшого поселка в горах. Она обещала людям денег, которых не имела, она клялась добрым именем, слава которого уже порядком потускнела. Поставив на карту больше, чем у неё было, Тати чувствовала себя как человек, стоящий на краю обрыва и глядящий, как под откос уходит его жизнь — поезд, в котором осталось все, что он считал важным для себя, и из которого он чудом успел выпрыгнуть…

Листва низкого кустарника под винтом кипела. Пилотесса поздоровалась с Тати и её спутником кивком головы. Другая девушка, в шлеме и темных очках, подала Кузьме руку — помогла забраться в кабину вертолета.

— Все на месте?

Грузно, словно гигантский шмель, машина поднялась в воздух.

Кузьма видел в иллюминатор, как отодвигается дальше и дальше земля, как превращается в детский рисунок причудливое сплетение автомагистралей, как уменьшаются горы, и тонкой карандашной линией становится граница между пустыней и океаном… Он впервые серьезно задумался над тем, что покидает родину. Возможно, навсегда.

— Вы меня правда любите? — он повернулся к Тати.

Столько тоски, страха и доверия было в этом вопросе, столько желания хоть за что-то уцепиться в безвозвратно ускользающей прежней жизни…

— Да, — сказала майор Казарова.

Просто потому, что почувствовала — в такую минуту она не имеет морального права сказать ничего другого.

Улицы Атлантсбурга бушевали озабоченными людьми; Тати куда-то вела Кузьму за руку, тащила, даже не оборачиваясь — как обычно по утрам тащат детей в садик опаздывающие на работу родители. Юноше постоянно приходилось подстраиваться под её скорый нервный шаг… Первое время он чувствовал очень сильную неловкость от того, что столько незнакомых прохожих смотрят ему в лицо. Но потом понял: они не видят его. Для них — его лицо просто одно из лиц в толпе. Фон… Белый шум… И тут, в этой стране, на него скорее пялились бы с любопытством, если бы он шёл по улице в головной накидке…

Иногда девушки, правда, задерживали на нём взгляды и даже оборачивались — Кузьму это сначала беспокоило, он опасался, что они с Тати, торопливо прорезающие людской поток, могут вызывать подозрения… Он поделился своими соображениями с нею:

— Да ты просто красавчик… Вот они и таращатся, — отмахнулась Тати, — в Атлантсбурге все суетятся. Столица большой страны. Наша беготня никого не удивляет, поверь.

Кузьма разглядывал атлантийцев. Прежде ему не приходилось подолгу ходить пешком — городские улицы из окна лимузина выглядят иначе — новые впечатления поглотили юношу.

Возле киоска с мороженым Кузьма заметил молодую девушку, примерно его ровесницу, в довольно необычной одежде — она была облачена в длинный, до самой земли, чёрный плащ с широкими рукавами — сквозь прорези на них виднелась белая ткань поддёвы. Головной убор девушки походил на поставленный горлышком вниз кувшин, тоже чёрного цвета, а на груди у неё на толстой серебряной цепи висел массивный резной медальон, инкрустированный драгоценными камнями.

Девушка купила целый пакет одинаковых эскимо и отправилась дальше по аллее — неподалёку от киоска в тени липы её ожидала группа детей — маленьких девочек, лет семи-девяти, одетых в точно такие же длинные чёрные плащи, строго подпоясанные на талии, но без броских медальонов и кувшинов — на головки их повязаны были одинаковые белые косыночки.

Кузьму увиденное заинтриговало.

— Почему они так одеты? — спросил он Тати.

— Это, вероятно, ученицы церковной школы.

— У вас тоже есть храмы? В Новой Атлантиде молятся? У нас говорят, что прогресс ведет к безверию…

— Чего бы им не молиться? Молятся. И будут молиться. Прогресс тут ни при чем. Во все времена найдется горстка желающих получать деньги за воздевание дланей к небу, — майор Казарова усмехнулась презрительно.

Девочки, словно утята, потянулись за своей предводительницей, увенчанной перевернутым кувшином — таинственная процессия неторопливо пересекла бульвар, по светофору миновала проезжую часть и сконцентрировалась возле резной калитки в кирпичном заборе. За забором поднималось в безоблачное небо нарядное, украшенное мозаикой и лепниной, невысокое в сравнении с хорманшерскими небоскребами здание со многими куполами и башенками — Храм Пречистого.

— Можно я посмотрю? — попросил Кузьма. — Давайте зайдем! На минутку всего…

— Зачем тебе? — удивилась Тати.

— Я никогда не был в настоящем храме… У нас мужчинам запрещено входить в молельни. Считается, что женщина, как глава семьи, должна воспринимать сияние духа и слова жриц. Мужчины молятся только дома. А мне так любопытно… У вас тут, вы сказали, демократия… Может, в ваши молельни можно входить мужчинам?

— Молния тебя точно не пронзит за это, — Тати кисло скривилась, — Хочешь, иди… Но не больше, чем на пять минут. Я тут останусь.

Кузьма радостно метнулся к массивной калитке. Тати прислонилась спиной к забору и извлекла из кармана флягу.

Юноша не знал толком, что именно собирается искать в стенах обители чужой веры; он смутно чувствовал потребность в духовной опоре, без которой в переломные моменты жизни приходится так тяжело, что сознание начинает цепляться за что угодно, лишь бы сохранить себя. Кузьма жадно искал в мире, успевшем уже явить его юному взору свои не самые светлые стороны, нечто абсолютное, надежное, действительно прекрасное. Он искал Бога.

В помещении храма царил мягкий полумрак — служба закончилась давно, и кроме шагов Кузьмы ничто не нарушало огромной царственной тишины, в которой ласковые потоки воздуха покачивали податливое свечное пламя — людей нигде не было видно, их присутствие выдавали только голоса во внутреннем дворе — боковая дверь была приотворена, в нее просачивалась яркая полоса дневного света.